Добрый

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

— Немного, но понятно. Давай дальше.

— Дальше у нас сирин. Это тот же алконост, но со знаком минус. Поёт тоже сладостно, оторваться невозможно. Вот только печали от этого пения, беды. А если сильно заслушаться, то и смерть, но со счастливой улыбкой идиота на устах. Короче, такой агент ада, маскирующийся под божью пташку.

— А гамаюн?

— Ну это… типа оракул. Поёт-вещает. Кто правильно услышал и понял — тому и богатство, и счастье, и блага разные экзотические.

— И кто у нас остался?

— Гарпия. Но это полный кошмар. Орёт так,

что наводит панический ужас. К тому же разбой, бандитизм, воровство. Полный букет. Отмороженная тварь, если верить моей памяти.

— Ясно, — констатировала собеседница. — Кратко, но ёмко.

— Слушай, — спохватился я. — А чего я всё это тебе рассказываю?

— А рассказываешь ты мне потому, что пытаешься понять, к кому из этих созданий меня причислить.

— Ну… да — согласился я, не став отрицать очевидное.

— И как успехи?

— Никак, — озвучил я неутешительный вывод. — Мало информации. Не такой знаток я вашего брата, точнее, сестёр.

— А давай спою, — предложила похитительница, хитро прищурившись. — И всё сразу станет понятно.

— Э нет! — замахал я руками, увольте. — В русскую рулетку я не играю.

— Во что?

— Неважно. Но петь не надо. Нам и так хорошо. Мы не лаптем щи похлёбываем.

— А вдруг я алконост? — соблазняющим голосом продолжала увещевать похитительница. — Или гамаюн?

— Тогда бы спела просто так, — отрезал я. — Положительным уговоры и разрешения не нужны. Они существа бескорыстные.

— А отрицательным прямо требуется официальное согласие?

— Не знаю, — честно признался я. — Не силён я в вас, древне-мифических. Дьявол подпись кровью требует. А вам, может, и простого «да» достаточно.

— Значит, не рискнёшь?

— Отстань. Мне и так хватает выше крыши. Вон, недавно чуть не спалили две подруженции. И главное, из-за пустяка. А я им верил. А они такими стервозными личностями оказались. Прикинь.

— Ты сейчас с кем разговариваешь? — осведомилась собеседница.

— С тобой, — вытаращил я на неё глаза. — Или у тебя кто за спиной прячется?

— А если со мной, то ничего, что я тебя оттуда вытащила и жизнь спасла? Или память совсем короткая?

— Точно, — шлёпнул я себя по лбу. — Прикинь, забыл уже. Наверное, башкой сильно ударился. А чего удивительного? Меня тут в последнее время так пинали... Да и падал я с таких высот... Как жив-то ещё, не знаю. Поэтому, звиняйте, тётенька, но головка бобо.

— И всё?

— Всё.

— А спасибо?

— Спасибо.

— Вот нахал.

— Согласен. Чего взять с убогого? Может, я пойду?

— Да иди. Летать умеешь — иди. Я гнёзда не на кустиках делаю. Можешь, конечно, прыгнуть, тебе не привыкать. Да и в головке ничего не повредишь, сам же говоришь. Все уже отбили до этого.

В воздухе повисла тягучая пауза, грозящая перерасти в долгое молчание. Птица-баба демонстративно отвернулась от меня, что-то проворчала про неблагодарных тварей и, нахохлившись, притворилась спящей. А может, и нет, кто её знает. Я же, та самая неблагодарная тварь, внимательно

изучая гнездо на возможность его покидания. Идти мне было некуда, но и оставаться здесь почему-то очень не хотелось. Увы, физических возможностей покинуть данное место не было никаких. Теоретически — да, гнездо было на дереве. А вот практически — нет: располагалось оно на обособленной могучей ветви, а ствол, к которой эта ветвь крепилась, обхватить было просто нереально. Единственный путь — перепрыгнуть на ближайшую ветвь, но бешеная мартышка из меня куда-то сбежала. А вот чувство самосохранения осталось и расцвело во мне буйным жизнелюбящим цветом. Короче, наметился полный тупик. Или полное и безпролазное отверстие на букву «Ж». И буква эта была не просто большой и заглавной. Она была огромной, монолитной и нерушимой.

И вот что мне было делать? Броситься в ноги, точнее, в лапы этой… непонятно кому. Расцеловать коготочки? И умолять: «Простите, простите, простите! Не хочу яйца ваши высиживать. Спустите на земельку побегать».

Или, может, разбежаться и выпихнуть эту птице-бабу из гнезда? Самому за неё зацепиться? Она всяко спланирует хотя бы до ближайшей ветки. А там — ловко перепрыгнуть и руки в ноги.

При этих мыслях птице-баба слегка распахнула крыло и, не поворачиваясь, показала мне внушительный кулак из крепких, сжатых птичьих пальцев. Или как у неё там это называется?

Чёрт, думать же нельзя! Я и забыл. Как же обмануть этот живой сканер и придумать решение, не думая о нём?

Ситуация действительно оказалась тупиковой, и выхода из неё просто не было. Наверное, если бы кто во всей Вселенной решил эту задачу — как придумать решение, не думая о нем совершенно, — то Всегалактическая Нобелевская премия присуждалась бы только ему, и каждый год, и на все оставшиеся времена.

— И чего, так и будем сидеть? — голос похитительницы вернул меня к реальности.

— А у меня что, много вариантов? — отозвался я, потихонечку сатанея.

— Как минимум два.

— Как в том анекдоте? Если вас всё-таки съели, то у вас есть два выхода.

— Смешно.

— Прямо обхохочешься. Петросян отдыхает.

— Кто?

— Не заморачивайся. Вот скажи, чего тебе от меня надо?

— В смысле?

— Не надо строить из себя идиотку.

От безвыходности и непонимания мои инстинкты самосохранения и чувство такта не то что притупились — они просто отказались существовать. Иначе как объяснить полившееся из меня хамство?

— Я, между прочим, тебя спасла, — опешила от неожиданности птице-баба.

— А за каким хреном? Чтобы упечь в своё огромное гнездо и питаться моими муками, мыслями и страданиями, словно энергетический вампир? Это уже не спасение. Это уже добыча пищи. Причём даже не добыча, а так, подбор по ходу пьесы. Летела себе по делам, а тут раз — и прямо перед носом деликатес выпрыгивает. Чего не взять-то.

— А про голову ты, похоже, не врал. Мозг там действительно отбит. Причём с чувством, с толком, с расстановкой и в разных проекциях.