Долго и счастливо?

cucu.la.praline / Delicious

Мои фантазии прерываются телефонным звонком. Вонка с неудовольствием косится в мою сторону. Маленький экранчик высвечивает имя Эдвина. Я, сконфуженно пожав плечами, подношу мобильник к уху:

– Да?

– Э-э-элизабет, - запинаясь, бормочет Эд. – Это случилось!

– Что? – сразу догадавшись, что же случилось, я тем не менее переспрашиваю, нервно закусив губу.

– П-прости, я говорю невнятно: мне сложно совладать с эмоциями. Ты просила дать тебе знать сразу же, как только это произойдет. Так вот, около часа назад это произошло. У Мэтти отошли воды.

– О, господи! Господи! Наконец-то! Вы уже доставили ее в больницу?

– Да-да. Корю себя за то, что мы не сделали этого раньше. Скоро она должна разрешиться.

– Вы в больнице Сент-Луис?

– Именно так.

– Я приеду! Немедленно! Ждите.

Дрожащими руками я пытаюсь засунуть телефон обратно в карман.

– Элли? –

Вонка в замешательстве рассматривает мое лицо.

– Мэтти. Она рожает, - коротко поясняю я.

– Ох, - он переводит взгляд в сторону, как если бы я ответила ему на другом языке и ему пришлось судорожно рыться в памяти, выуживая из нее давно забытые слова.

– А кто такая Мэтти? – громко спрашивает Чарли.

– А она была беременна? – наконец, с искренним удивлением поднимает брови Вонка.

– Кажется, только в этом случае можно родить ребенка, - прячу улыбку я.

– Действительно, - с серьезным видом кивает он.

– Я сейчас поеду к ним. Я давно обещала Мэтти быть с ней в этот момент. Можно мне взять лифт? Так будет быстрее всего.

– Еще спрашиваешь. Какая ты забавная, - умиленно улыбается Вилли. – Конечно, нет!

– Но почему?!

– Потому что управлять стеклянным лифтом – это искусство. И если им не владеешь, приготовься к тому, что специально обученной бригаде придется отскребать тонкий слой твоих мозгов с дорожного покрытия. А вынуждать людей работать в праздники так эгоистично, дорогая Элли.

Его тон напомнил мне случай, когда Мэтти выпрашивала у Эдвина машину, чтобы съездить к косметологу. Само наличие прав у Матильды – чудо, которому нет обоснования, потому что даже я с моей изощренной фантазией не могу вообразить водителя, худшего, чем Мэтти. Подслеповатая восьмидесятилетняя пенсионерка, выезжающая раз в месяц за кошачьим кормом, и то даст ей фору. Да о чем я говорю: пустите ребенка за руль – и он освоится лучше. Но сказать Матильде о том, что она с большей вероятностью окажется на Луне, чем припаркуется без ДТП, – значит смертельно ее ранить. Поэтому на ее вопрос «Почему нет?!», Эдвин, мягко улыбаясь, заметил: «Потому что я буду волноваться за тебя, любимая». И не стал описывать ей тяжелые будни бригады, отскребающей разные мерзости с асфальта. Но я-то знаю, что за словами Вонки крылось то же самое, что за словами Эда. Просто выразился он чуть иначе. Так что если бы я не торопилась в родильное отделение больницы Сент-Луис, я была бы даже растрогана.

– Будь уверен, я справлюсь. Я сотню раз видела, как это делается.

– Ха-ха! Как же неубедительно. Придумай аргумент получше.

– Тогда полетели вместе! Пожалуйста! Я нужна Мэтти. На такси я могу не успеть. Общественным транспортом тем более.

– А кто такая Мэтти? – громко спрашивает Чарли. Кажется, она недовольна тем, что все наше внимание уделено не ей.

– Тебе давно надо было приобрести какую-нибудь машинку, Элли. Подбери себе что-нибудь, когда вернешься. А что касается твоей подруги, то я не очень силен в женских штучках, но думаю, она как-нибудь справится без тебя.

– Ты не понимаешь. Одной достаточно присутствия врача и акушерки, другая нуждается, чтобы за руку ее держал любимый муж, а Мэтти хочет, чтобы рядом с ней была ее лучшая подруга. Ей нужна именно моя поддержка. Я ведь обещала… Она так боится. Когда я буду на ее месте…

Вонка, вздрогнув, поспешно перебивает:

– Ну что с тобой сделаешь? Уговорила. Но внутрь я не зайду ни за что на свете, и не проси. Там можно увидеть такие вещи, после которых на весь остаток жизни лишишься спокойного сна. А когда я тебя высажу, вернусь на фабрику.

– А мне можно с вами? – спрашивает Шарлотта.

– Этого еще не хватало, - бубнит Вонка.

– А за миллион «пожалуйста»? Загибайте пальцы: пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…

– Все, стоп, - морщится магнат. – Сегодня все решили свести меня с ума. Летишь с нами.

– Ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура-ура…

Жалобно пискнув, Вонка торпедой несется в сторону лифта, придерживая на ходу цилиндр. Честно говоря, я так и не поняла: то ли он так торопился к Мэтти, то ли еще надеялся улизнуть от нас.

========== Часть 20 ==========

С тех пор как я вступила в фазу тинейджерства, возраст стал моей извечной проблемой. Начнем с того, что я была младшей в классе, и когда окружающие вовсю праздновали свои четырнадцатые дни рождения, с тихим нетерпением ждала, когда мне наконец исполнится тринадцать. Я старалась не акцентировать на этом внимания, но утаить этот факт от одноклассников было невозможно. Если ты подросток, даже год разницы в возрасте воспринимается непреодолимой пропастью в жизненном опыте. Никто не рвался включать

меня в свою компанию. Наверное, дело было не столько в цифрах, сколько в том, что в свои тринадцать выглядела я на десять и к тому же не знала очевидных вещей. Мои куда более зрелые одноклассницы, делясь впечатлениями о первом поцелуе, закатывали глаза и советовали мне заткнуть руками уши. «Тебе еще рано: повзрослеешь – и сама все узнаешь» - самозначительно добавляли они, как будто их впечатления могли содержать шокирующие подробности. Тогда я на это покупалась. Меня мучил комплекс неполноценности. Я не разбиралась в современной музыке и моде, не читала журналы для подростков, предпочитая им книги, и не влюблялась в ровесников, которые казались мне шумными и глупыми (и которые в то время, надо полагать, такими и были). Все это делало меня скучной зубрилой, а еще «маленькой» - и второй эпитет задевал меня куда сильнее. Тогда я еще не обладала внутренним зрением и могла воспринимать себя только такой, какой меня видели другие, и поэтому с ними соглашалась. В глубине души мне, может быть, и хотелось пресловутой популярности, но целенаправленно расположения ровесников я не искала. Уже тогда я знала, что не умею шутить и быть центром внимания, что мнение свое предпочитаю держать при себе и не вступать в прения, что не стремлюсь к показному превосходству и не живу «интересной жизнью». Под «интересной жизнью» обычно подразумевались алкогольные тусовки, общение со старшими классами, ночные вылазки и разного рода дерзкие поступки, которые потом активно обсуждались на переменах. Нет, я была другого поля ягода. Про таких говорят «пай-девочка», «мамина радость», другие мамы ставят таких в пример нерадивым дочерям, а последние – открыто высмеивают. Я была в противоположной стороне от понятия «круто». После школы я спешила домой, чтобы укрыться в саду, в звенящей тишине беседки, с книгой в руках или с акварельными набросками. Конечно, если на это было время и не нужно было делать домашнюю работу.

Шестнадцатилетие стало моим триумфом. Я получила водительские права, и впервые ощутила удовлетворение от того, что мой возраст совпал с мироощущением. Тогда я стала казаться себе по-настоящему взрослой. Мама больше не запрещала краситься и носить каблуки (то есть открыто она не запрещала этого никогда, но сейчас начала прямо поощрять), и хотя я не делала ни того ни другого, осознание моего права на эту сферу жизни воодушевляло меня. Теперь мне были позволительны свидания (на которые меня никто не приглашал, да и я их не искала, тайно вздыхая по самому красивому парню школы), теперь я, как и многие, могла пойти работать на полставки в кафе, или выгуливать собак, или няней на вечер (чего я тоже не делала, так как Саймон, желая добиться в моих глазах титула «самый лучший папочка», не боялся избаловать меня и давал денег на карманные расходы столько, сколько я просила). Отношения с одноклассниками налаживались. Меня приняли в математический кружок, с членами которого мы часто зависали после уроков. Я брала от взрослой жизни то, что мне нравилось, при этом оставаясь ребенком. Но мне было всего лишь шестнадцать, и я могла себе это позволить.

В восемнадцать лет раздался тревожный звоночек. Одни ребята-студенты, с которыми я познакомилась, поступив в университет, были целеустремленными и хваткими и точно знали, чего хотят от жизни. Другие весело проводили время, живя сегодняшним днем и не заботясь о последствиях. А я же зависла на перепутье. Я думала о будущей жизни, много думала, но я ее не хотела. Мне было страшно рвать ниточки, соединявшие меня с детством. Я по-прежнему любила забраться с ногами на диван и смотреть мультики, поедая хлопья для завтраков прямо из коробки. И не только это. У меня было много таких привычек: несолидных, совершенно неподходящих молодой женщине. Почему-то взрослые люди казались мне серьезными, а их жизнь – бюрократизированной и однообразной. Словно в свободные от работы часы они только и делают, что решают мелкие и большие проблемы, их головы забиты всякими насущными делами, вроде списка покупок и необходимости перепланировки, а их расписание состоит из бесчисленных НАДО, где на ХОЧУ остается пара часов в воскресенье. В лучшем случае. Эдакий безумный калейдоскоп из работы, семьи и быта. Такой жизни я не хотела. Я была слишком большой мечтательницей и эстеткой, слишком часто мыслями пребывала не здесь, слишком сильно была привязана к красоте и искала ее в своем окружении, наконец, слишком сильно ценила свое одиночество и личное пространство. Я с замиранием сердца следила за тем, как стремительно приближалась эта скучная, наполненная рутиной действительность, и уже чувствовала дрожь в коленках. Так мне хотелось убежать. Только разве скроешься от времени? Оставалось только надеяться, что оно будет более благосклонно, и новые годы постепенно изменят мои желания и предпочтения, направив их в правильное, общепринятое русло. Увы, времени оставалось не так много.