Долго и счастливо?

cucu.la.praline / Delicious

– Но почему?!

– Какая же ты удивительно непонятливая, Элли. Я… я просто не могу себе позволить эту… эту привязку, - он нервно сглатывает слюну и быстро-быстро трясет головой, точно отгоняя видения. – Хватит с меня и… Пусть она остается на фабрике – я не возражаю, одобряю, поощряю. Хорошая инициатива, Элизабет, похвальная, когда-нибудь где-нибудь кем-нибудь тебе зачтется. Но я, я-то вовсе не хочу превращаться для этой девочки в… в… – раз за разом его губы сжимаются в спазме, точно живут отдельной жизнью и всеми силами противодействуют рождению этого короткого слова. Так некоторые люди не говорят о бедах, чтобы их не накликать.

– В отца? – хладнокровно

подсказываю я.

Он прыжком вскакивает с места, будто я взорвала у него над ухом хлопушку. Потом оборачивается, и все его черты искажаются, точно отраженные кривыми зеркалами. Кончики губ съезжают вниз, на лбу начинают ходить желваки. Он обессилено машет руками.

– Да! Да, Элли, да! Знаешь ли ты, какое топливо питает фабрику? Подсказываю, это не дизель, не бензин, не нестерильные разноцветные бумажки, на которые люди молятся, как на святыню. Это мечты! Фабрика – это плавильный котел фантазий и грез, и пока есть мечты, она будет стоять. Каждая новая фантазия – это новый цех. Все, что составляет мою жизнь, ты видишь перед собой, все, что мне нужно, создается здесь. Я разум этого места, Элли, и оттого мы неотделимы. Как только я спущусь на землю, как только я перестану мечтать и искать вдохновения, фабрика придет в упадок. Подумай, зачем мне жалкое существо, которое будет ходить за мной хвостиком, называя словом на «п»!

Вот так. Вот так я невольно получаю ответ на вопрос, который не решалась задать. Вот так мои бумажные надежды, с треском оторвавшись от меня, взлетают на воздух, закручиваясь вихрем разноцветных обрезков. И сердце корчится, как червь, потревоженный светом, пока я пустая, как сосуд, пустыми, холодными пальцами тру веки, как будто это поможет мне проснуться.

– Ничего не изменится, это же только формальность, - тихо говорю я глухим мертвым голосом, и жаль мне сейчас совсем не себя.
– Не думаю, что Шарлотте взбредет в голову звать тебя словом на «п» и что она будет тебе досаждать больше, чем в том случае, если мы не оформим все документы.

– Да, - поджимает губы Вонка. – Ну, раз это формальность, давай просто закроем на нее глаза, - делает он еще одну, довольно неуверенную попытку.

– Это создаст Шарлотте массу проблем в будущем, если она захочет оставить фабрику, - машинально убеждаю я, заторможенно удивляясь своей способности к связным ответам.

– Ага! – довольно хлопает в ладоши Вилли. – Но этого же никогда не случится! Никто в здравом уме никогда не захочет оставить фабрику!

– Но ты же не можешь за нее решить. У нее должен быть выбор. У нее должен быть шанс на то будущее, которое она сама изберет. И да, я знаю, что тебе это не по душе, но у нее должна быть настоящая семья.

– Я… я не знаю, Элли, - наконец сдается он, понуро опустив голову.
– Это слишком скоропалительно. Я должен подумать.

– Конечно же. Я на тебя не давлю.

– Я бы не был в этом так уверен, - бормочет себе под нос он.

Я вижу, как ежится он под моим взглядом, как недоуменно сводит брови, чувствуя, как что-то во мне изменилось, но не понимая, когда и что именно и отчего ему вдруг стало так неуютно, неловко и холодно. Он с опаской касается моего плеча, примирительно улыбаясь, точно я волчонок, непредсказуемый зверь, от которого не понятно, чего ждать – укуса или ласки. Я не отзываюсь на это прикосновение. Слабо улыбаясь, я прощаюсь и вот уже спешу по извилистой тропинке обратно.

========== Часть 23 ==========

На линии времени каждого человека есть штрихи.

У одних они расположены так близко и так густо, что напоминают траву на детских рисунках, у других их всего пара штук, одиноких, как дорожные указатели на отдаленных автотрассах. Но абсолютно гладких линий нет. Не бывает в природе. В жизни каждого когда-нибудь происходят события, разделяющие время на «до» и «после». Точки невозврата, перейдя которые, прежним уже не будешь. Наверное, лучше всего, когда их наступление внезапно: жизнь просто переписывает правила, забыв поинтересоваться твоим мнением, а ты учишься принимать новую действительность. Хуже всего, когда судьба предоставляет тебе выбор. Когда необходимость принятия решения необратима и кем ты проснешься на следующее утро, зависит только от тебя. Мгновение, от которого бросает в дрожь. Я, может, и томлюсь по недостижимым вершинам, но перемен не хочу, жить предпочитаю в статике и выбираю стабильность. Правда, чтобы мечты сбывались, нужна динамика. Чтобы быть любимой, нужно научиться любить самой, чтобы быть нужной, необходимо себя отдавать, чтобы достичь цели, сперва надо бросить вызов. Чтобы все складывалось так, как ты хочешь, надо не бояться принимать решения. Или за тебя их примут другие.

– У тебя есть выбор, - загробным голосом говорит мама. Пора привыкнуть к тому, что все ее реплики – это клише, подчерпнутые из третьесортных романов и мыльных опер, но я чувствую раздражение.

– Ты по чаинкам прочитала?

Две дымящиеся чашки с чаем и субботний задушевный разговор. На днях мама в очередной раз сделала пластическую операцию. Неудачно. Ее отутюженное лицо отныне приобрело выражение радостного удивления, заказав путь проявлению большинства естественных человеческих эмоций.

– Лиззи, пожалуйста, я лишь хочу, чтобы ты знала, что я поддержу любое твое решение.

– Ам-м, - нечленораздельно мычу я. То ли из-за пластики, то ли ей так хорошо удается держать себя в руках, но мамино лицо непроницаемо. – Я не ослышалась? Ты в самом деле считаешь, что я хочу… и-избавиться от него?

– Слава богу, - мама шумно выдыхает через нос, улыбаясь своей новой глупой улыбкой. – Слава богу, ты не хочешь. Срок еще сравнительно небольшой, а ты говорила с таким видом, что я… что я решила, ты пришла…

– Заручиться твоей поддержкой?
– я обжигаю язык, делая жадный глоток из чашки. Все чтобы не наговорить лишнего. – Даже не знаю, радоваться ли мне, что у тебя не возникло желания избить меня мокрым полотенцем…

– Ты уже большая девочка, Лиззи, - мама опускает глаза, медленно разворачивая конфету в серебристой обертке. Ее наманикюренные пальцы дрожат. Я знаю, есть конфету она не станет: уже далеко за шесть - но она слишком сконфужена, чтобы смотреть мне в глаза. – И вольна строить свою жизнь из тех кирпичиков, из каких считаешь нужным. Я верю, что принимая решение, ты осознаешь последствия…

Снова чьи-то чужие слова, затертые многократными повторениями до полной потери смысла. Когда в маме включается режим генератора штампов, с трудом веришь, что она способна жить своим умом, а не бесконечно проецировать на себя чужие представления. Впрочем, хотеть того же что и другие – это тоже вопрос выбора, тоже проявление воли. И если она живет в гармонии с собой, то так тому и быть.

– Я думаю об этом каждый день, каждый час, - признаюсь я, опуская в чай кубик сахара. – Нет-нет, не о том, чтобы сделать то, в чем ты меня заподозрила, не надо вздрагивать. Я хочу этого ребенка больше всего на свете. А о том, какие альтернативы вообще возможны в моей ситуации.