Дом с драконами. Пластилиновая собачка
Шрифт:
Солнце безмятежно уходило за горизонт. Костры взмывали языки пламени, пытаясь опалить само небо и побороть наступающий вечер. Ветер игрался верхушками деревьев, стараясь не мешать людям. Даже надоедливая мошка куда-то попряталась, будто сама мать земля успокоила природу и дала крестьянам вволю погулять.
И только людской говор да звук гармони разносились по округе.
Официальные речи были сказаны. И тосты, всё больше, поднимались за то, чтобы поганой войны никогда не было. Чтобы дети и внуки не знали, что такое голод. Да чтобы жить всем счастливо
Гармонист раздвинул меха пошире и старшее поколение затянуло многоголосьем:
«Подуй, подуй, мать погодушка низовенькая,
Раздуй, раздуй, мать погодушка, калину в саду,
Калинушку с малинушкой, лазоревый цвет!
Смиренная беседушка, где батюшка мой;
Веселое гуляньице, где миленький пьет.
Он пить не пьет, разлюбезный мой, за мной шлет…»
И не столько сама песня, сколько душевные ноты трогали сердце. Пели только старушки, но голоса их, чистые, открытые выворачивали нутро наизнанку. Слушали молча. У каждого была своя печаль. А песня лилась и лилась:
«…Пойдете вы кумиться, возьмите меня;
Вы станете венки свивать, вы свейте и мне;
Пойдете вы на реку, зовите меня;
Вы станете венки бросать, выбросьте вы мой…»
Но, стоило только голосам замолчать, как пальцы гармониста ускорились и выдали новый ритм – задорный и плясовой, под который ноги сами шли в присядку.
Сам по себе образовался живой круг и молодые женщины и девчата, взрослые мужики и парни, подбоченясь, выбегали в центр, и по очереди звонко пели частушки, как будто отвечали друг другу.
– Гармонист, гармонист —
серенькая шейка,
растудыт твою гармонь —
играй хорошенько!
– Не ругай меня, маманя,
не ругай так грозно
Ты сама была такая —
приходила поздно!
– Целый месяц я не мылся,
И поймал не пузе вошь.
Она толстая, большая,
Из винтовки не убьешь!
– Я сидела под окошком,
Пряла беленький ленок
И смотрела в ту сторонку,
Где мой миленький живет!
– Мне не нужен пуд гороха,
А нужна горошина.
Мне не надо много девок,
Нужна одна – хорошая!
Анатолий стоял вместе со всеми, прихлопывал и смеялся. Уже отплясали и отчитались частушками его парни, а он всё не решался. Но в центр круга выбежала она, та самая, которую приметил ещё в поле. Дерзко притопнув ножкой, сунула руки в бока и пропела, глядя прямо на Толика
– Завивайся, дым фабричный,
Ветерочек озорной.
Милый – парень симпатичный,
Буду я его женой!
Это был вызов. Нужно отвечать. Была ни была. В такт гармошке, под шутки, раздававшиеся из толпы, отбивая сапогами плясовую, Толик вышел в центр
– Кабы в поле не цветы,
Поле не алело бы.
Кабы, милая, не ты —
Сердце не болело бы!
Девушка покружила в танце по кругу, вернулась к парню и не отводя взгляда, звонко пропела
– На дворе стоит туман.
Сушится пеленка.
Вся любовь твоя обман,
Окромя ребенка!
Люди вокруг засмеялись одобрительно, –
И Толик, пройдя круг вприсядку, взмахнул рукой и ответил
– Песни петь – ноги кривые,
Плясать – голос не дает.
Я пошел бы к теще в гости,
Да не знаю, где живет!
Под общий хохот и одобрение, он схватил Валюху за руку и потащил из круга
– Ух ты какая!
– Какая? Да руку то пусти!
Лица обоих были разгорячённые и в глазах светились искорки. То ли от костра, то ли от волнения, а может просто молодость полыхала.
– А не пущу, что тогда? Ну, говори!
– А ты не нукай, не запряг! Пусти, говорю! Идти мне надо, мамане помочь.
Девушка с досадой выдернула пальцы из крепкой мужской ладони, резко развернулась, и расклешённая юбка слегка обернула его ноги. А он стоял и смотрел, как девичья фигура исчезает в темноте, не в силах забыть карий взгляд, клинком полоснувший сердце.
– Хороша?
Толик обернулся на голос. Рядом стоял председатель и улыбался
– Ты, парень, не по себе сук рубишь. Не девка, а чёрт в юбке. Такую удержать, вожжей не хватит. Валентина, она хоть и справная, и работящая, да характером вся в мать свою, Агафью. Стервь, а не баба. Езжай, парень и думать забудь. Таков тебе мой совет: и мужеский, и отеческий!
Глава 4
В семье Агафьи и её мужа Александра, родителей Валентины, было шестеро детей. Старший сын, а дальше, только девчата.
Ещё в начале тридцатых, Сашка Васильев привёз к себе на родину молодую жену Агафью из соседнего района.
Судачили поначалу много про них: «Парню лишь двадцать лет минуло, а Агафье уже четверть скоро будет. Неспроста в девках то засиделась, что-то неладное, видать!»
Только за кого в то время девчатам замуж то было выходить?
В семнадцатом году звуки пушек с «Авроры» донеслись до степных просторов Южного Урала и до села, откуда была родом Агафья. Возвращались домой солдаты, привозили листовки, рассказывали о революции. Весь уезд лихорадило. Создавались, то волостные комитеты, то сельские советы. Земля переходила, то в созданные земельные общества, а то в коллективные хозяйства. И на всё это писались указы и приказы. А становые приставы, урядники и стражники спешно покидали свои поместья.
Но сёла вновь захватывались белогвардейскими войсками и опять менялись указы, власть и правила.
То красные с властью приходили и кричали лозунги, то белые казаки бунт по всему Уралу поднимали.
Война грохотала вовсю.
Советскую власть в уезде провозгласили в восемнадцатом. Только народ простой мало понимал, что за война случилась и почему иные семьи разделились и брат шёл на брата. Ненавидели и красных, и белых, потому что кормились все одинаково, с крестьян.
Но когда атаман Дутов объявил общую мобилизацию, мужской народ подался в бега. Кто ушёл в дальние уезды, кто попрятался по погребам, а кто подался добровольцем в Красную армию.