Дом с драконами. Пластилиновая собачка
Шрифт:
Белогвардейские казаки бесчинствовали. Собирали стариков в центре селений и устраивали им порку на глазах баб и детей, чтобы те признались, где прячутся молодые мужики да парни. Грабежи и насилие не прекращались.
В январе девятнадцатого фронт подошёл к селу, где жила Агафья с родителями. Дутовцы отступили, разграбив по пути всё, что было возможно и не оставив крестьянам ни зёрнышка на посев. Но с того времени Власть Советов прочно укрепилась во всей волости.
Создавались колхозы, комсомольские ячейки и даже драмкружок появился. Но не зрелищами едиными жив человек.
Крестьян обложили непосильным налогом на всё, что можно
Двадцатый год, хоть и был хорош на урожай, но заполыхал сильными пожарами, которые уничтожили большую часть домов и продовольственных складов во многих сёлах уезда.
И в двадцать первом грянул голод. Причиной его была, как раз-таки та самая продразверстка, которую увеличили, считая урожай прошлого года. Но случилась засуха и неурожай.
Голод был такой страшный, что людей хоронили в братских могилах, которые копали прямо в центре села. Деревни вымирали. Потому что крестьяне бежали целыми подворьями: кто в город, а кто, куда глаза глядят, в поисках лучшей, сытой жизни.
Но осенью продразвёрстку заменили продналогом и волостной совет отпустил крестьянским хозяйствам семена для будущей посевной. И те, кто не умер за зиму от голода, дизентерии и цинги, начали весной, по новой строить светлое будущее молодой страны советов.
Война, голод. А жизнь не стояла на месте. Девчата наливались, как яблочки на дереве и ждали, вернётся ли кто из парней живой с войны? А уж если кто вернулся да засватал, бежали бегом: стерпится слюбится. Вот так Агафья, считавшаяся уже никудышней старой девой, в свои двадцать пять и вышла замуж за проезжего паренька Сашку, неказистого и нелюбого. Но не то время было, чтобы перебирать женихами.
Жили бедно, как и все в то время. С большими надеждами вступили в колхоз. Но голод никак не хотел убирать свою костлявую руку. В тридцатом урожай выдался хороший. Погода помогла и люди смогли не только перевыполнить план по продналогу, но и получить за трудодни минимальный запас на зиму. И в следующем году налог повысили в два раза. Но у земли —кормилицы на это были свои планы и пришла засуха.
Дети пухли с голоду. И всё чаще несли на погост маленькие гробики. Матери обливались слезами, но под страхом репрессий, боялись даже зёрнышко ненароком с поля принести. Малышей старались держать поближе к себе, потому что ходили страшные слухи, что появились людоеды. Правда или нет, но страх-пуще неволи, а голод-не тётка.
Погостные ворота не успевали закрываться. И однажды, убитые горем родители пришли на могилу к ребёнку, которого только вчера схоронили, а могила пустая. Гроб с телом украли.
И уже непонятно было, что страшнее, сам голод или безумцы, охваченные им и потерявшие всё человеческое.
Агафья тряслась над, трёхлетним первенцем Вовкой и годовалой Марусенькой. Прошлый голодомор она помнила хорошо. И животный страх за себя и детей заставлял думать на сто шагов вперёд. В хате детей не оставляла, а таскала с собой: в поле и в рощу, крапивы нарвать в низовье и корень лопуха накопать.
В своём огороде ничего не росло. Картошку не из чего было сажать. Потому что даже очистки с глазками, которые можно было прорастить, и те съели.
Кое-где тыква взошла и свёкла, семена которой Агафья хранила всю зиму, как зеницу ока. А потом заботливо укрывала бурьяном, чтобы соседи не видали.
Украдкой ходила в степь – суслика выливать да полёвок ловить.
Сашка работал в поле. Вот он – хлеб, протяни только руку. Но все боялись. За пару колосков можно было попасть под расстрельную статью и тогда, мало, что сам сгинешь, так и семью всю изведут. Как перезимовали и не померли с голоду – одному богу известно. Но летом на свет появилась ещё одна дочка. А у Агафьи пропало молоко. Выкармливать дитё было нечем. И Александр не выдержал. Принёс с поля горсть колосков, чтобы отваром младенца поить, да зёрнышек дать старшим. А через неделю его приговорили тройкой УНКВД к семи годам лагерей. Кто-то сообщил про колоски, и Агафья догадывалась кто. Но что она могла сделать?
Как выжила и детей не потеряла, не схоронила? Она и сама не знала. Просто жила: отвоёвывала своё с боем, рвала зубами и цеплялась за жизнь. Времена менялись, голодомор отступил, а характер уже не выправился. Всё самое едкое, что сидело внутри, повылазило наружу.
И когда Александр вернулся из лагерей, его встретила не та покладистая Ганя, которую он знал, а «чёртова баба», с колким языком и ершистым нравом.
Но женой она была справной. Детей тянула, как могла. Хозяйство выправила. И уже не только огород родил урожай, но и корова была и пара овец и поросёнок. И везде Агафья успевала – и в поле, и на ферме и дома.
Сашку приняли на работу скотником. Каждый день жена костерила его с утра и до вечера, но он делал вид, что не замечает ни ругательств, ни полена, которое летело в его сторону. Рука у жены была тяжёлая. И когда она замахивалась чилигой или кочергой на детей, он срывался и тряс её, как грушу. Но детей Агафья, всё равно лупила нещадно.
Прошло около года и Александра призвали на финскую войну. Вернулся еле живой. Весь искалеченный и обмороженный. Агафья, как могла выхаживала, да по кусочкам собирала.
Но стал Сашка буйным. Видимо, ранение повлияло на голову. Всегда спокойный, тихий, а торкнет что – ищите спасения все. Не то что Агафья, мужики здоровые удержать не могли. По этой причине его и не призвали в Великую Отечественную. Совсем не годен стал к военной службе.
Войну пережили. Трёх девчат ещё народили, а старшего сына не уберегли. Замёрз в степи.
Да и Сашка совсем поплохел. Руки не то что вилы да молоток, ложку с трудом держали. И всё хозяйство легло опять на Агафью да дочек. Уж какая им учёба, когда в поле работали с малых лет. А дома мать смертным боем лупила за любую малость.
Поэтому, хотелось сёстрам побыстрее засвататься, да уйти из ненавистного дома.
Две старшие дочери быстро встали на крыло и вылетели из родительского гнезда в другие области. И, с тех пор, редко, когда нос показывали.
А три оставшиеся были поближе.
Люба, закончив восьмилетку, отучилась в городе на швею, но познакомилась с парнем из соседнего района. Как только восемнадцать стукнуло, так расписались и уехали на родину мужа. Выделили им дом, как молодожёнам. Но муж Любкин стал крепко выпивать и лупить жену, почём зря. Та годок потерпела, взяла кочергу да так отходила муженька, что тот месяц в районной больнице отлежался. В город подался и исчез. А Люба так и осталась на его родине жить. Но потом приехал в совхоз новый агроном, красавец грузин Георгий и покорил её сердце. Так и стали жить – душа в душу. Деток нет и уж что только не судачат про них, потому что чужое счастье завистникам глаза застит.