Домби и сын

Диккенс Чарльз

— Снаружи, можетъ быть, a что y него внутри?

Оловяный глазъ м-съ Пипчинъ сдлалъ нсколько энергичныхъ прыжковъ, прежде чмъ она произнесла свой отвтъ:

— Внутри? Ничего. Я уврена. Сказать теб по правд, любезная Лукреція, потеря для него не слишкомъ-то велика. Худая трава изъ поля вонъ. Мн и самой, признаться, надоли здсь эти мдные лбы.

Должно замтить, м-съ Пипчинъ обращалась очень фамильярно съ миссъ Токсъ, такъ какъ ея первые педагогическіе эксперименты въ воспитательно-образовательномъ заведеніи обращены были на эту леди, когда она была еще худенькой и чахлой двочкой нжныхъ лтъ.

— Конечно, y ней мдный лобъ; ваша правда м-съ Пипчинъ.

Оставить его, такого благороднаго мужчину!..

И миссъ Токсъ горько зарыдала.

— Благороденъ онъ или нтъ, я этого не знаю и знать не хочу, — возражаетъ м-съ Пипчинъ, гнвно потирая переносицу, — но я вотъ что знаю весьма хорошо: когда искушенія посщаютъ насъ въ жизни, мы должны переносить ихъ равнодушно. Прахомъ бы васъ побрало! Да я сама натерплась въ жизни побольше всякаго другого! Экія напасти, подумаешь! Ушла, такъ туда ей и дорога! никто, я думаю, не погонится вслдъ!

При этомъ намек на перувіанскіе рудники, миссъ Токсъ встаетъ, раскланивается, и м-съ Пипчинъ звонитъ Таулисона, чтобы тотъ проводилъ ея гостью. М-ръ Таулисонъ, давненько не имвшій удовольствія видть миссъ Токсъ, ухмыляется, привтствуетъ и надется, что она совершенно здорова, при чемъ замчаетъ, что давеча онъ никакъ не могъ признать ее въ этомъ капор.

— Благодарю васъ, Таулисонъ, — отвчаетъ миссъ Токсъ. — Живу, пока Богъ грхамъ терпитъ; a вы, почтеннйшій, если этакъ еще когда увидите меня здсь, не говорите пожалуйста никому. Я прихожу сюда только къ м-съ Пипчинъ.

— Слушаю, сударыня.

— Большія y васъ непріятности, Таулисонъ?

— Очень большія, сударыня.

— Смотрите же, Таулисонъ, я надюсь, мой другъ, что все это послужитъ для васъ урокомъ. — Миссъ Токсъ, занимаясь воспитаніемъ маленькихъ Тудлей, пріобрла привычку длать назиданія, соотвтствующія случаю. — Прощайте, Таулисонъ.

— Прощайте, сударыня. Покорно васъ благодарю.

Казалось, м-ръ Таулисонъ погрузился въ раздумье относительно того, какой бы вывести для себя урокъ изъ всхъ этихъ обстоятельствъ, какъ вдругъ м-съ Пипчинъ прервала его размышленія нетерпливымъ восклицаніемъ:

— Что вы тамъ длаете, долговязый? Зачмъ не показываете дверей этой леди?

И м-ръ Таулисонъ немедленно выпроводилъ миссъ Токсъ, которая, прокрадываясь на цыпочкахъ мимо кабинета м-ра Домби, закрыла всю свою голову огромной черной шляпой. И нтъ еще въ цломъ мір ни одного существа, которое бы такъ искренно горевало о судьб м-ра Домби, какъ эта скромная двица, закутанная шалью и бжавшая теперь изо всей силы въ свой уединенный пріютъ на Княгининомъ Лугу.

Но миссъ Токсъ не допускается въ общество свтскихъ людей м-ра Домби. Каждый вечеръ приходитъ она въ его домъ, надвая калоши и прикрываясь зонтикомъ въ мокрую погоду; она переноситъ шутки Таулисона и брюзгливыя вспышки м-съ Пипчинъ, все переноситъ, чтобы узнать, въ какомъ состояніи м-ръ Домби.

Писаря и чиновники конторы разсматриваютъ бдственное приключеніе со всевозможныхъ пунктовъ, но главнйшимъ образомъ ихъ занимаетъ вопросъ: кто заступитъ мсто м-ра Каркера. Преобладаетъ общее мнніе, что управительское мсто будетъ лишено значительныхъ привилегій, и т господа, которые не имютъ на него никакой надежды, утверждаютъ довольно ршительнымъ тономъ, что имъ оно не нужно даромъ, и что они отнюдь не намрены завидовать смлому и счастливому кандидату. Такой суетливости не бывало въ контор со времени кончины маленькаго Домби; но вс эти волненія принимаютъ особый характеръ и ведутъ къ укрпленію связей товарищества и дружбы. При этомъ благопріятномъ случа утверждена на прочномъ основаніи мировая между первымъ

признаннымъ острякомъ конторнаго заведенія и назойливымъ соперникомъ, съ которымъ онъ былъ въ смертельной вражд нсколько мсяцевъ сряду. Это счастливое событіе ршились съ общаго согласія отпраздновать въ ближайшемъ трактир со всею торжественностью, свойственною политическимъ лицамъ трехъ Соединенныхъ королевствъ. Острякъ назначенъ президентомъ, назойливый соперникъ — вице-президентомъ. Немедленно посл послдняго блюда, убраннаго со стола, президентъ открылъ засданіе слдующею рчью:

— Джентльмены, не могу скрыть, ни отъ васъ, ни отъ себя самого, что въ настоящее время между нами отнюдь не могутъ имть мста частные раздоры и личные разсчеты. Недавнія событія, которыхъ мн нтъ надобности исчислять здсь передъ вами, но которыя, однако, уже были изложены со всми подробностями и колкими замчаніями въ нкоторыхъ воскресныхъ газетахъ {Въ англійскихъ воскресныхъ газетахъ (Sunday Papers) всегда по большей части рчь идетъ о семейыхъ длахъ. Политика въ сторон.} и даже въ одномъ ежедневномъ листк. Вы его знаете, джентльмены…

— Знаемъ, знаемъ, знаемъ! — раздалось со всхъ сторонъ вокругъ краснорчиваго витіи.

— Эти печальныя событія, — говорю я, — приводятъ меня, точно такъ-же, какъ и васъ, джентльмены, къ размышленіямъ очень неутшительнымъ и даже въ нкоторомъ род безотраднымъ…

Здсь ораторъ остановился, вынулъ карманный платокъ, вздохнулъ, вытеръ наморщенное чело, и, окинувъ собраніе проницательными глазами, продолжалъ такимъ образомъ:

— Понимаю, джентльмены, и глубоко чувствую, что продолжать въ настоящее время мои личныя несогласія съ Робинзономъ, значило бы однажды навсегда уничтожить или, по крайней мр, поколебать доброе мнніе, какимъ всегда и во всхъ случаяхъ пользовались въ глазахъ свта вс безъ исключенія джентльмены, принадлежащіе къ знаменитому торговому дому, который пріобрлъ громкую и прочную извстность на всхъ островахъ и континентахъ Европы, Америки и Азіи. Мой искренній другъ, почтенный Робинзонъ, надюсь, ничего не иметъ сказать противъ этихъ истинъ, ясныхъ, какъ день, для всякаго разсудительнаго джентльмена, обогащеннаго удовлетворительнымъ запасомъ опытности въ длахъ свта.

М-ръ Робинзонъ не замедлилъ отвчать въ такомъ же точно тон и говорилъ долго, краснорчиво, говорилъ для удовольствія всей компаніи. Посл этой рчи президентъ и вице-президентъ подали другъ другу руки, обнялись и поцловались, какъ братья. Затмъ опять всходили на каедру боле или мене замчательные ораторы, и между ними особенно отличился одинъ джентльменъ, котораго собирались раза три выгнать изъ конторы за непростительные промахи по счетной части. Но въ этотъ разъ его оснило внезапное вдохновеніе, и рчь его патетически началась словами:

— Да минуетъ на будущее время главу нашего дома сія горькая чаша, излившаяся съ такимъ бдственнымъ обиліемъ на его очагъ!

И такъ дале, все въ этомъ род. Этотъ и многіе другіе періоды, начинавшіеся словами. "Да минуетъ горькая чаша" удостоились всеобщаго одобренія, и ораторъ заслужилъ громкія рукоплесканія. Словомъ, вечеръ былъ превосходный, и вс наслаждались вдоволь физически и нравственно. Только подъ конецъ повздорили немножко насчетъ Каркера два молодыхъ дженльмена, начавшіе бросать другъ въ друга пуншевыми стаканами; но ихъ розняли во время и благополучно вывели изъ трактира. На другой день поутру содовые порошки истреблялись дюжинами въ контор Домби и сына, и многіе изъ джентльменовъ были очень недовольны, когда трактирный мальчикъ явился къ нимъ со счетомъ, который, очевидно, былъ преувеличенъ.