Домохозяйка
Шрифт:
— Лучше поем у себя, — говорю я.
Кажется, он готов запротестовать, но отказывается от этой мысли.
— Извини, — произносит он. — У нас никогда раньше не было домработницы, которая жила бы в доме, так что я не знаю, как себя вести.
— Я тоже не знаю, — признаюсь я. — Но не думаю, что Нина обрадуется, увидев меня за одним столом с вами.
Затаиваю дыхание — не переступила ли я черту, констатируя очевидное? Но Эндрю лишь кивает
— Наверное, ты права.
— В любом случае, — я поднимаю подбородок и смотрю ему в глаза, — благодарю за курс по приготовлению куриных
Он улыбается:
— Не стоит благодарности.
Эндрю уносит тарелку с наггетсами в столовую. Как только он покидает кухню, я набрасываюсь на отвергнутый Сесилией стейк и, стоя около мойки, съедаю всё до крошки. А потом возвращаюсь в свою комнату.
10
Неделей позже я спускаюсь в гостиную и нахожу там Нину с полным мусорным мешком в руках. Моя первая мысль: «О боже, что на этот раз?»
Я прожила у Уинчестеров всего неделю, а ощущение, как будто прошли годы. Нет, столетия. Перепады настроений Нины абсолютно непредсказуемы. То она обнимает меня и говорит, как высоко ценит мое присутствие в ее доме, а через минуту отчитывает за невыполнение задания, о котором она мне даже не упоминала. Взбалмошная баба, мягко говоря. Сесилия — избалованная и не воспитанная девчонка, которой противно само мое присутствие в их доме. Будь у меня другие варианты, я бы немедленно уволилась.
Но поскольку вариантов нет, то…
Единственный член семьи, которого более-менее можно терпеть — это Эндрю. Я не часто сталкиваюсь с ним, и эти встречи… ничем не примечательны. На данный момент «ничем не примечательный» устраивает меня как нельзя больше. Сказать правду, мне иногда жалко Эндрю. Быть мужем Нины — задачка не из легких.
Я задерживаюсь перед входом в гостиную, строя предположения, зачем Нине мешок с мусором. Хочет, чтобы отныне я сортировала отходы? Интересно, как — в алфавитном порядке или по цвету? Или по запаху? Или, может, я купила какой-то неприемлемый мешок и теперь мне предстоит переложить мусор в другой? Не стоит даже пытаться найти разгадку.
— Милли! — восклицает она.
У меня сжимается желудок. Сейчас я узнаю, что она мне уготовила с этим мешком.
— Да?
Она жестом зовет меня к себе. Стараюсь идти нормально, а не как осужденный на казнь. Нелегкая задача.
— Что-нибудь не так? — спрашиваю.
Нина поднимает тяжелый мешок и бросает его на свой прекрасный кожаный диван. Меня так и подмывает предупредить, чтобы она ненароком не засыпала дорогущую кожу всякой гадостью.
— Я тут перетряхивала свой гардероб, — говорит она. — И такая жалость — некоторые мои платья стали мне чуточку тесны. Вот я и сложила их в этот мешок. Не будешь так добра отнести его в ящик для благотворительных пожертвований?
И всё? Ну, это еще куда ни шло.
— Конечно! Без проблем.
— Или знаешь что… — Нина делает шаг назад, меряя меня глазами. — Какой у тебя размер?
— Э-э, наверное, шестой…
Ее лицо сияет.
— О, великолепно! У этих платьев как раз шесть или восемь.
Шесть или восемь? На вид у Нины размер никак не меньше четырнадцатого. Должно быть, последний раз она «перетряхивала
— О… — роняю я.
— Лучше возьми их себе, — говорит она. — У тебя совсем нет хорошей одежды.
Меня слегка коробит, хотя она вообще-то права. Хорошей одежды у меня нет.
— Не думаю, что я могу…
— Конечно можешь! — Она подсовывает мешок ближе ко мне. — Они будут прекрасно смотреться на тебе! Я настаиваю!
Открываю. Вытаскиваю маленькое белое платье, лежащее сверху. На вид оно страшно дорогое, а материал такой мягкий и струящийся, что мне хочется окунуться в него, словно в воду. Нина права, это платье будет чудесно выглядеть на мне. Да оно будет чудесно выглядеть на ком угодно! Если я когда-нибудь решусь опять пойти на свидание, хорошо бы надеть приличную одежду. Пусть и чисто белую.
— Окей, — соглашаюсь я. — Спасибо огромнейшее. Это так щедро с твоей стороны.
— Пожалуйста! Надеюсь, ты будешь носить их с удовольствием!
— А если ты когда-нибудь решишь забрать их обратно, просто дай мне знать.
Она откидывает голову и хохочет; ее двойной подбородок дрожит.
— Не думаю, что уменьшусь в размерах в обозримом будущем! Особенно теперь, когда мы с Эндрю собираемся завести ребенка.
У меня отвисает челюсть.
— Ты беременна?
Не знаю, хорошо это или плохо. Впрочем, беременность объясняет перепады ее настроений. Но она трясет головой:
— Пока еще нет. Мы пытаемся — правда, пока безуспешно. Но мы оба очень хотим ребенка, и у нас назначена встреча со специалистом. Так что, думается, в ближайшие год-два в доме появится еще один малыш.
Не знаю, как на это реагировать.
— Э-э… поздравляю…
— Спасибо. — Она сияет улыбкой. — Как бы там ни было, носи мои платья на здоровье, Милли. Да, у меня есть для тебя еще кое-что. — Она шарит в своей белой сумочке и вытаскивает ключ. — Ты хотела ключ от комнаты, верно?
— Спасибо!
После той первой ночи, когда я впала в панику, вообразив, что меня заперли, я не особенно зацикливалась на замке в своей двери. Заметила только, что его немного заедает, но никто не подбирается к моей комнате и не запирает меня там. Впрочем, чем поможет ключ, если я внутри, а замок снаружи? Однако я кладу ключ в карман: наверное, не помешает запирать дверь, когда меня нет в комнате, ведь Нина, кажется, из тех, кто любит совать нос куда не просят. По-моему, сейчас подходящий момент упомянуть еще об одной вещи, которая меня тревожит.
— Да, еще кое-что, Нина. Окно в моей комнате не открывается. Похоже, оно замазано наглухо.
— Вот как? — Нина явно находит эту информацию абсолютно неинтересной.
— В случае пожара это может быть опасно.
Она смотрит на свои ногти и хмурится, увидев, что белый лак на одном из них облупился.
— Не думаю, — бросает она.
— Ну… я не уверена, но… Я хочу сказать — в комнате должно быть окно, которое можно открыть, правильно? Иногда там становится ужасно душно.
Вообще-то душно там не бывает, потому что чердак весь продувается сквозняками. Но я скажу все что угодно, лишь бы окно исправили. Мне ненавистна сама мысль о том, что единственное окошко в каморке заделано наглухо.