Дон-Кихот Ламанчский. Часть 2 (др. издание)

Де Сервантес Сааведра Мигель

— Пресвятая два! сказала племянница. Но не созданы ли вы, дядя мой, быть проповдникомъ; и однакожъ вы такъ ослплены, что въ ваши лта, съ вашимъ здоровьемъ, воображаете себя молодымъ, силачемъ и, что хуже всего, рыцаремъ. Гидальго, конечно, можетъ сдлаться рыцаремъ, но только не тогда, когда онъ бденъ.

— Правда твоя, отвчалъ Донъ-Кихотъ, и по поводу рожденія, я бы могъ разсказать много новаго для тебя, но воздерживаюсь отъ этого, не желая смшивать земнаго съ небеснымъ. Выслушай, однако, внимательно, что я сейчасъ окажу. Вс существующіе въ мір роды можно подвести подъ четыре категоріи: одни, исходя изъ скромнаго начала, постепенно возвышаясь, достигли царственныхъ внцовъ; другіе, — происходя отъ благородныхъ предковъ, понын пребываютъ въ прежнемъ величіи; происхожденіе третьихъ можетъ быть уподоблено пирамидамъ:

выходя изъ могучаго и широкаго основанія, роды эти, постепенно съуживаясь, обратились теперь почти въ незамтныя точки. Наконецъ четвертый и самый многочисленный классъ, это простой народъ, который пребывалъ и пребываетъ во мрак. Въ примръ родовъ, исшедшихъ изъ скромнаго начала, и постепенно возвысившихся до того величія, въ которомъ мы видимъ ихъ нын, я укажу на царствующій домъ отоманскій. Ко второму разряду принадлежатъ многіе изъ принцевъ, наслдственно царствующихъ въ своихъ земляхъ, умвъ сохранить ихъ до сихъ поръ за собою. Къ разряду родовъ, исшедшихъ изъ широкаго основанія и обратившихся въ незаметныя точки, должно отнести фараоновъ и Птоломеевъ египетскихъ, римскихъ цезарей и множество князей ассирійскихъ, греческихъ и варварскихъ, отъ коихъ нын осталось одно имя. Что касается простолюдиновъ, то о нихъ замчу только, что служа къ размноженію рода человческаго, они не обращали на себя вниманія исторіи. Все это я сказалъ, дабы показать, какая великая разница существуетъ между различными родами; и изъ нихъ только тотъ истинно великъ и благороденъ, члены котораго славятся столько же своимъ богатствомъ, сколько щедростью и гражданскими доблестями: говорю богатствомъ, щедростью и доблестями, потому что могучій вельможа безъ гражданской добродтели будетъ только великолпнымъ развратникомъ, а богачъ безъ щедрости — корыстолюбивымъ нищимъ. Не деньги даруютъ намъ счастье, его даетъ намъ то употребленіе, которое мы длаемъ изъ нихъ. Бдный рыцарь своимъ благородствомъ, обходительностью и въ особенности своимъ состраданіемъ, можетъ всегда показать, что онъ истинный рыцарь; и если онъ подастъ бдняку только два мараведиса, но подастъ ихъ отъ чистаго сердца, то будетъ столь же щедръ; какъ богачъ, разсыпающій дорогую милостыню, при звон колоколовъ. И всякій, видя рыцаря, украшеннаго столькими добродтелями, не обращая вниманія на его бдность, признаетъ его человкомъ высокаго рода, и было бы чудо, еслибъ не признали его такимъ, потому что уваженіе общества всегда вознаграждало добродтель.

Дв дороги, друзьи мои, ведутъ въ богатствамъ и почестямъ. По одной изъ нихъ идутъ гражданскіе дятели, по другой — воины. Я избралъ послднюю, она больше пришлась мн по сердцу. Оружіе влекло меня въ себ, и я послдовалъ своей природной наклонности. И напрасно старались бы меня отклонить отъ пути, указаннаго мн Богомъ, отъ моей судьбы и моего желанія. Я очень знаю тяжелые труды, предназначенные рыцарямъ, но знаю и великія выгоды, неразлучныя съ моимъ званіемъ. Знаю, что путь добродтели узокъ и тернистъ, а путь грха роскошенъ и широкъ, но мн не безъизвстно и то, что разные пути эти приведутъ насъ и въ разнымъ концамъ. Смерть сторожитъ насъ на роскошной дорог грха, и какъ ни тернистъ путь добродтели, но имъ мы внидемъ туда, идже озаритъ насъ жизнь безконечная; и вспомните, друзья мои, эти стихи великаго нашего поэта:

Вотъ этой то стезей, суровой и тернистой,

Мы внидемъ въ край, въ которомъ ждетъ насъ вчный миръ,

И изъ котораго никто не возвращался……

— Богъ мой! воскликнула племянница; да дядя мой, какъ я вижу, и поэтъ. И чего онъ только не знаетъ? Приди ему фантазія выстроить самому домъ, онъ бы кажется и это сдлалъ.

— Дитя мое, отвчалъ Донъ-Кихотъ; врь мн, еслибъ и не былъ всецло преданъ занятіямъ странствующаго рыцарства, то на свт не существовало бы ничего, съ чмъ я не могъ бы совладать.

При послднихъ словахъ Донъ-Кихота послышался стукъ въ двери и голосъ Санчо. Заслышавъ его, экономка тотчасъ же скрылась, не желая встртиться съ своимъ смертельнымъ врагомъ; племянница отворила ему двери, и рыцарь, кинувшись на встрчу своему оруженосцу, обнялъ его, ввелъ въ свою комнату, и тамъ запершись съ нимъ наедин завелъ весьма интересный разговоръ, который разскажется посл.

Глава VII

Видя, что рыцарь заперся съ Санчо, и угадывая въ чему клонилось это свиданіе, служившее врнымъ предвстникомъ

третьяго вызда Донъ-Кихота, экономка, не долго думая, побжала въ Караско, въ надежд, что этотъ новый другъ рыцаря, обладавшій замчательнымъ даромъ слова, легче всякаго другого могъ отклонить Донъ-Кихота отъ его сумасброднаго намренія. При вход ея, бакалавръ гулялъ по двору, увидвъ его экономка кинулась въ ногамъ его, представъ предъ нимъ, гонимая горестью и едва переводя духъ.

— Что съ вами? спросилъ Караско, что случилось? Право, можно подумать, что вы готовитесь отдать Богу душу.

— Ничего не случилось, кром того, что господинъ мой опять узжаетъ, да, онъ узжаетъ, говорила экономка.

— Какъ узжаетъ?

— А такъ, что онъ отправляется въ третье странствованіе, хочетъ еще разъ пуститься по свту въ погоню за счастливыми приключеніями; почему называетъ онъ ихъ счастливыми, я, право, не знаю. Въ первый разъ его привезли домой, избитаго палками, на осл; во второй разъ въ клтк, на волахъ, въ которой онъ воображалъ себя очарованнымъ и былъ въ такомъ вид, что родная мать не узнала-бъ его. Желтый, какъ пергаментъ, съ впалыми глазами, онъ долженъ былъ състь — беру въ свидтели Бога и моихъ бдныхъ куръ — не мене ста дюжинъ яицъ. чтобы стать на ноги.

— Врю, врю какъ и вашимъ милымъ, добрымъ и хорошо воспитаннымъ курамъ, отвчалъ Караско; я знаю, что он скоре околютъ, чмъ солгутъ. Ну-съ, такъ вся бда, значитъ, въ томъ, что господинъ Донъ-Кихотъ намренъ пуститься въ новыя странствованія?

— Да, господинъ мой, проговорила экономка.

— Ну и пусть его пускается. Вы же махните на это рукой; ступайте домой, да приготовьте мн чего-нибудь горячаго къ завтраку. Прочитайте только, дорогой, молитву святой Аполины, и вы увидите, что дло уладится. какъ нельзя лучше.

— Iesus Maria! воскликнула экономка. Да вдь молитва святой Аполины помогаетъ страждущимъ зубами, а не мозгомъ.

— Длайте, что вамъ говоритъ бакалавръ саламанскаго университета, прошу не забывать этого, замтилъ Караско.

Экономка удалилась, и бакалавръ отправился въ священнику обсудить съ нимъ то, что обнаружится впослдствіи.

Между тмъ Донъ-Кихотъ съ Санчо имли продолжительный и весьма интересный разговоръ, всецло дошедшій до васъ.

— Господинъ мой! говорилъ Санчо, дло клеится; жена моя готова отпустить меня съ вашей милостью всюду, куда только не заразсудится вамъ отправиться.

— Заблагоразсудится, а не заразсудится, замтилъ Донъ-Кихотъ.

— Я ужъ, кажется, нсколько разъ просилъ васъ не перебивать меня на словахъ, когда вы понимаете, что я хочу сказать, отвтилъ Санчо. Если же вы не поймете чего, тогда скажите мн прямо: Санчо, я не понимаю тебя, и если посл этого я опять выражусь непонятно, тогда поправляйте меня, потому что я человкъ очень рыхлый.

— Рыхлый человкъ? Опять не понимаю — перебилъ Донъ-Кихотъ.

— Человкъ рыхлый, это, какъ вамъ сказать, это то, что я… такъ себ, бормоталъ Санчо.

— Еще меньше понимаю тебя, прервалъ Донъ-Кихотъ.

— Ну, если вы и теперь не понимаете меня, тогда, право, я не знаю какъ и говорить съ вами.

— Санчо, я, кажется, понялъ тебя. Ты хочешь сказать, будто ты такъ мягокъ, послушенъ и сговорчивъ, что не станешь противорчить мн, и во всемъ послдуешь моимъ совтамъ.

— Клянусь! вы меня поняли сразу, но нарочно притворились непонятливымъ, чтобы сбить меня съ толку и заставить сказать сотню глупостей.

— Быть можетъ; — но, скажи мн, что говоритъ Тереза?

— А то, чтобы я хорошо привязалъ палецъ мой въ вашему, что когда говоритъ бумага, тогда молчитъ языкъ, что не спросясь броду, не суйся въ воду, и что одинъ подарокъ стоитъ двухъ общаній. Я же, съ своей стороны, прибавлю, что хотя бабій совтъ и не Богъ знаетъ что за премудрость, а все же нужно быть олухомъ, чтобы не выслушать его.

— Я того же мннія, отвчалъ Донъ-Кихотъ; но продолжай Санчо, ты сегодня въ удар говорить.

— Я утверждаю, а ваша милость знаетъ это лучше меня, продолжалъ Санчо, что мы люди смертные — сегодня живемъ, а завтра, быть можетъ, ноги протянемъ; и ягненокъ такъ же быстро умираетъ, какъ овца, потому что никто изъ насъ не проживетъ больше того, сколько назначено ему Богомъ. Смерть глуха и когда она приходитъ стучать въ дверь нашей жизни, то длаетъ это всегда спша, и ни что не можетъ ни замедлить, ни отвести ее: мольбы, скипетры, митры, короны ничто противъ нея, какъ говорятъ наши проповдники.