Другая жизнь. Назад в СССР
Шрифт:
— Однако, я устал, словно пробежал марафон, — проговорил я
— И это понятно. Ты сам не замечаешь, а твоя энергия расходуется.
— Ты видишь?
— Ну, я-то в ней и нахожусь. Эта энергетическая оболочка является некой батарейкой. Без неё организм не работает. Это как аккумулятор в автомашине. В будущем станут выпускать такие автомашины с компьютером. Э-э-э… С процессором. С ним она будет ездить экономичнее, быстрее, умнее.
— Как это, умнее?
— Ну… Затормозит, когда водитель проспит, покажет дистанцию до опасного препятствия. Сам, в конце, концов, от везёт тебя, по заданному маршруту. Так работает и мозг
— Говорят, душа находится в сердце, а не в какой-то оболочке, — задумался я. — Как она может быть снаружи тела?
— Я не говорил, что она снаружи тела. Я сказал вокруг. Центр находится где-то в сердце, да. Но она, как та же космическая туманность. Всё в этом мире подобно. И малое, и большое, и великое.
— Хочу отдохнуть, — сказал я, утомившись слушать лекции «предка».
Наутро процедуры повторились, только не было отца. Зато пришла мама и долго плакала. Это так растревожило мои чувство, что я, сквозь рекой льющиеся из глаз слёзы, произнёс слово «мама». На это моё слово сильно отреагировали профессорские помощницы-практикантки, которые вызвали профессора, а он стал меня везде щупать и заглядывать в глаза и бить молотком и колоть иглой. Когда было больно, я говорил «ой», а когда сильно больно — «бл*ть». Это сильно веселило профессора и вгоняло в краску маму.
— Не мучьте его, профессор, — наконец попросила она. — Ему же больно.
— Больно, мамаша, это очень хорошо! Очень-очень хорошо! Я бы сказал — замечательно! Это значит, что ещё не всё потерянно. Совсем не всё.
Потом врач и помощницы оставили нас с мамой вдвоём и первое, что она сказала, это попросила:
— Мишута, скажи ещё раз «мама».
Я сказал:
— Мамуля.
Язык ещё повиновался плохо и звук «ль» получился не очень, но она снова расплакалась. А когда я сжал её пальцы своими, она упала на мою худую кисть и разрыдалась.
— Тихо! Тихо! — проговорил я вполне внятно, и снова сжал её пальцы. — Всё хорошо.
Звук «р» тоже не получился.
— Нормально, Миша! Прорвёмся! — восхитился «предок». — Двадцать секунд! Полёт нормальный!
— Какие двадцать секунд?! Какой полёт?! — не понял я.
— А! Не бери в голову!
Потом снова была профессорская лекция за «здравие», а за ней кровать-массажёр-экзоскелет. Потом были водные и санитарные процедуры, как я теперь понимал, ежедневные. Катетер из меня вынули ещё вчера перед процедурами на чудо-кровати. Потом были дневные питательные капельницы, сон, после сна снова экзоскелет, ужин из витаминных растворов. Сон.
Однако много спать «предок» мне не давал. Не смотря на то, что я активно работал мозгом во время всех манипуляций с моим телом, предок' заставлял меня пытаться заставить проснуться спящие в голове нейроны. А ведь их там были миллиарды и миллиарды! Он мне сам об этом сказал.
Я спорил с ним, убеждая, что не все они всегда работают. Так учёные доказали! Процентов тридцать… Вот и пусть себе спят… А предок убеждал меня, что не работают они потому, что человек лениться их загружать информацией, но они у обычного человека всё равно находятся в активном состоянии, а мои — пассивные.
— Да, как их активизировать-то? — возбудился сам я. — Я и так делаю, что могу.
— Надо медитировать с концентрацией на этих миллиардах. И не думай про каждую клетку в
Вот я лежал и думал, думал… Иногда проваливался в толи сон, то ли явь, но начинал «видеть» эти миллиарды-миллиарды-миллиарды кляксообразных соединяющихся друг с другом клеток. Во время таких «медитаций» «предок» меня не будил и мне удавалось отлично «выспаться». А потом мы снова и снова работали.
За несколько дней такой работы я научился концентрироваться на разных частях своего тела и у меня постепенно стало получаться включать нейроны, но они, заразы такие, отключались, как только моя концентрация спадала. Рука, например, шевелилась пока я на ней концентрировался, но как только моё внимание переключалось на ногу, она отключалась. И ещё рука не могла находиться под контролем слишком долго. Постепенно мой контроль над нейронами руки утухал. Меня жутко бесило, что я со временем утрачиваю контроль, а предок только издевался надо мной.
— Зато на одном органе ты можешь концентрироваться бесконечно долго и с большей приятностью для себя. Ха-ха!
Это он имел ввиду мои эксперименты с концентрацией внимания и получении контроля над органом, главным для мужчины, как его назвала практикантка Любочка. Ей и мне удалось добиться неплохого результата сначала в экзоскелете, а потом и без него. Причём весь ход экспериментов и результаты энцефалограммы Любочка аккуратно занесла в свой «дневник наблюдений» и даже взяла образцы, хе-хе, генетического материала. Причём, профессор похвалил Любочку с очень серьёзным выражением лица и пообещал пригласить её в свою московскую клинику на ординатуру, если она закончит вуз с отличными результатами. Главное, что моего разрешения на эксперимент никто не спросил. Воспользовались, млять, беспомощным состоянием… Ох и странный это народ, учёные… На что только не готовы ради науки?
Профессору Коновалову результаты эксперимента нравились. Он каждое утро врывался в помещение, где находился я, уже обслуживаемый, как арабский шейх, несколькими молодыми красавицами практикантками — не выбрал профессор ни одной уродины — и кидался на ленту энцефалографа. Он изучал её под большой лупой, прикрученной к его рабочему столу, миллиметр за миллиметром. Он тыкал в неё простым карандашом, что-то отмечал, при этом бормоча, или напевая, и записывал себе в свой рабочий дневник.
— Молодой человек, молодой человек… Вы не представляете, как я благодарен судьбе, что она занесла меня в такие, э-э-э, е*еня, прости Господи. Я уже здесь четвёртый месяц, а всё ещё не хочу в столицу, молодой человек! Каждое утро я просыпаясь и поминаю этот город с благодарностью. Хотя здесь такая серость, что можно сдохнуть от тоски.
— У нас летом хорошо, — с трудом проговорил я, утомлённый его ежеутренними сентенциями в адрес моего любимого Владивостока.
Брови профессора взлетели, рот раскрылся и он едва не сел на пол, но Верочка — другая помощница — быстро подставила ему стул.
Проговорил я фразу чисто и ровно, тренируя её вот уже с неделю. Прошёл март и функции речи у меня постепенно восстанавливались, но говорить так чисто, по мнению профессора, я ещё не был в состоянии. Однако — был и говорил.
Что тут началось? Просто, какой-то лингво-логопедический конкурс на самое сложно-произносимое слово. Со всеми словами я не справился, но был на высоте. Гордился мной и «предок», тоже приложивший не мало усилий на этой стезе.