Другая жизнь. Назад в СССР
Шрифт:
— Да? А пощупай свой живот.
Я пощупал. Ну да… Кожа, под ней зачатки мышц. Как бы я ходил и двигался без них?
— Ты иди на себя посмотри в зеркало.
— Да ну тебя!
Я взял чайник с чашками и пошёл в зал. По пути мне попалось зеркало, висевшее в прихожей прямо напротив кухонной двери.
— Что тут смотреть? Кожа да кости!
— Ты привык это видеть и не видишь, что под кожей не кости, а мышцы без грамма жира. И ты теперь строен не как сухой кипарис, а как вполне себе… Привлекательный. Ты обратил внимание на оценивающий взгляд
— Хм! Вполне естественный интерес к бывшему коматознику. Всё! Отстань!
Я сервировал стол, накрыв его салфетками, сделанных из тонких бамбуковых палочек, связанных нитью, установив на них: чайник, чашки, заварник и розетки с домашним мёдом, которым нас снабжала сестра отца тётя Маруся, и чайные ложечки.
Сервируя столик, обратил внимание на взгляды, бросаемые на меня Светланой, а у меня не выходила из головы Люба.
— Ну, ты, точно, — дамский угодник, — хмыкнул внутренний голос.
— Сам такой был, — отрубил я. — Это простое гостеприимство.
— Эту можно поставить? — спросила гостья. — Песни хорошие, но я их уже слушала. И идут они одна за другой, как на новогоднем вечере. Наши, точно свой репертуар отсюда слямзили. Снежинки, белые розы…
Она держала пластинку Пола Маккартни и группы Вингс «Бэнд он зэ ран».
— Это они сбегают из тюрьмы?
— Наверное.
Достал из конверта диск, установил в проигрыватель, нажатием кнопки переключил усилитель на другой вход.
Здесь в зале колонки были разнесены на хорошую дистанцию и правильно установлены, с фокусом на журнальном столике. Для стереоэффекта, а он в это время был в моде. С ним продолжали экспериментировать многие группы,например «разнося» две басовые партии, как в той же «Королеве хайвея» у Дипов. Ну и для меня пятнадцатилетнего, не смотря на весь «мой» прошлый опыт из будущего, всё это нравилось. Я совсем не чувствовал себя пресыщенным музыкой. С того времени, когда Громов перенёс Женькино сокровище ко мне, я слушал музыку постоянно. Благо, что у Женьки был целый ящик пятисотметровых бобин. На каждую вмещалось по два полноценных диска. А бобин было двадцать четыре штуки. Вот я и слушал их с утра и до прихода родителей.
— Сюда садись, — сказал я Светлане, показывая на ближнее к балконной двери кресло. У нас кроме «северного» балкона, в зале был «южный», или парадный, как назвал его папа, балкон с видом на море. На Японское море.
Почему я заговорил про балкон? Да потому, что Светлана, прежде чем сесть в кресло, подошла сначала к балконной двери.
Море синело буквально в двухстах метрах от дома. На сине-серой, мерцающей на солнце глади моря на якорях стояли военные корабли и гражданские суда. Это был один из внешних рейдов порта Владивосток. Солнце светило прямо над заливом и картина за окном смотрелась именно, как картина. Мне всегда нравилось смотреть на море. Смотреть и владеть им. Вот, наступит лето, и можно будет в нём плавать, нырять, загорать на его берегу, на песке и камнях. Поэтому это было моё море. Моё, потому, что я мог им владеть. Как и своим телом.
— Красиво тут, — сказала Светлана, взглянув мне в глаза и, вероятно, что-то увидев в них, сразу отвела свои.
— Летом хорошо, — сказал я, незаметно промокнув слёзы. — С купалки в плавках можно домой идти. Если бабок во дворе нет. Но чаще, всё-таки, треники приходится надевать. Но тут перед окнами почти все начинают одеваться. Прямо на дороге. Пока идёшь с моря — подсохнешь. Особенно если с водопада. Путь не близкий.
— Да-а-а… Хорошо тебе. К морю совсем близко. Нам далеко ходить.
— А представь, кто на Баляева[1] живёт? Мы как-то в детстве ходили сюда с Патриски[2]. Так до сих пор помню этот поход, хоть и было лет шесть.
Комната была южной и очень светлой, и от солнца, и от пола, выкрашенного жёлтой краской, и от жёлто-оранжевого паласа.
— Давай я тебе лучше вот эту пластинку поставлю с призмой, — спросил я.
— Зэ дак сайд оф зэ мун. Обратная сторона Луны? Почему её?
— Э-э-э… Она музыкальнее и тебе она скорее понравится, чем «Банда в рывке».
— В побеге?
— Не думаю. Они, видишь, только собираются рвануться в побег.
— Наверное… Ну, ставь.
Гостья из «прошлого», как назвал её «предок», села в кресло. Пластинка закружилась. Звукосниматель мягко коснулся иглой звуковой дорожки. Полились знакомые звуки, накатились образы, но я отогнал их, отказываясь впадать в транс.
Я поставил с левой стороны кресла гостьи табуретку, накрытую салфеткой на которую поставил розетку с мёдом. Столик стоял не очень удобно для чая с мёдом. Хотя я так и справлялся и с чашкой, и с мёдом, который был достаточно жидким, чтобы не применять вторую руку. А вот для кофе он стоял отлично. Под одну руку. В последнее время я подсел на молотый. В магазинах его в зёрнах было полно. Он продавался на развес. А у нас имелась маленькая японская электро-кофемолка.
— Ну как? — спросил я, меняя сторону пластинки.
— Хорошая музыка. Я всё папу прошу, чтобы магнитофон купить, а он всё морщится.
— Потому, что знает, что ты станешь слушать западную пропаганду. Слушать и любоваться на красивые рисунки. Есть такая присказка: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст». Это касается и слушающих западную музыку.
— Папа так и говорит, — потупила глаза в чайную чашку Светлана, но потом встрепенулась и спросила, показывая на пластинку «Suzi Quatro». — А это хороший диск?
— И, знаешь, он во многом прав. А диск хороший. Сьюзи, кстати, на тебя похожа.
Тут я применил форму, предложенную мне моим вторым голосом. Я долго крутил в голове эту фразу, прежде, чем её сказать. Светлана, действительно была похожа на Сьюзи, но я сказал, что Сьюзи похожа на Светлану. И это девочке понравилось. Она запунцовела.
[1] Улица имени Баляева.
[2] Улица имени Патриса Лумумбы.
Глава 15
— А поставь её? — спросила Светлана тихо-тихо.