Двадцать один день неврастеника
Шрифт:
Вы наверно встречали на художественных выставках молодого человека в сером рединготе и меднокрасном плюшевом жилете. Длинные гладкие волосы покрыты широкополой черной шляпой, обвитой шнурком с семью кисточками в память семи скорбей женщины. Это Клара Фистул. Как видите, гармонии во всей этой фигуре очень мало. Но нельзя же требовать логики от семнадцатилетних гениев, которые все видели, все испытали, все знают.
Я принял Клару Фистул в своем рабочем кабинете. Он окинул быстрым презрительным взглядом украшения на стенах, замысловатое устройство моей библиотеки и мои рисунки... Я ждал комплимента.
— О! меня эти вещи не
— В самом деле?.. — спросил я, несколько задетый... И это вас не стесняет?..
— Нисколько, мой дорогой. Материальность мебели и грубость стенных украшений производили на меня всегда болезненное впечатление... Поэтому я решил освободить себя от всего осязательного... я уничтожил обстановку... я вычеркнул материю... Моя мебель, мои стены — все это только проекции меня самого... Я живу в доме, который создан моей мыслью и украшен только лучами моей души... Но не об этом речь теперь... Я пришел по более важному делу.
Клара Фистул соблаговолил, однако, сесть на поданный мною стул. Я поспешил извиниться, так как прекрасно понимал, как мало гармонирует этот стул с его бестелесной и лучезарной особой.
— Дорогой мой! — обратился он ко мне с каким-то высокомерно-снисходительным жестом, — я изобрел новый способ воспроизведения людей.
— А?
— Да!.. Эта концепция, которую я назвал стеллогенезисом, очень волнует меня... Я не могу примириться с мыслью, что я... Клара Фистул... явился на свет Божий благодаря животной страсти мужчины и извращенности женщины... И вопреки гражданскому закону я никогда не хотел признать эти два низких существа „своими родителями“.
— Это делает вам честь, — одобрил я.
— Не правда ли?.. Теперь извольте видеть... Я — существо разумное, состоящее только из души, существо высшего порядка, сохранившее от человеческого тела только внешнюю оболочку, необходимую, к сожалению, в нашем несовершенном социальном строе. Допустимо ли после этого, чтобы такой человек, как я, был рожден отвратительными органами, которые одновременно служат и орудиями любви и отводными каналами для грязных выделений?.. Если бы я был уверен, что обязан жизнью такой комбинации ужасов, то я не пережил бы позора своего происхождения... Но я думаю, что я родился от звезды...
— Я тоже так думаю...
— Меня еще более убеждает в этом какое-то особенное сияние, которое по ночам иногда исходит от меня и разливается по комнате.
— Чудеса!..
— И вот, чтобы раз навсегда покончить с этим физиологическим заблуждением, воспроизведением человека человеком... я написал блестящее сочинение, которое я назвал Космогоническими возможностями. Это — трилогия, в которой я пользовался для большей ясности тремя методами изложения: скульптурным, литературным и музыкальным... При помощи скульптурного метода я в геометрических линиях и параллелоидальных кривых изображаю траекторию звездного яйца в тот определенный критический момент, когда оно от соприкосновения с теллурической пылью принимает человеческую форму... Литературный метод дает рифмованную парафразу этой пластики, а музыкальный — ее оркестрованную конденсацию или конденсированную оркестровку... Вы видите, что, несмотря на разнообразие методов, мое сочинение проникнуто единством общей концепции и постоянством символа... Но я не могу найти издателя для него. Другими словами... не одолжите ли мне двадцать
На этом кончаются мои заметки о Кларе Фистул.
Благодаря этим двадцатифранковым займам, которых он мне никогда не возвращал, мы сделались друзьями... А затем он в один прекрасный день исчез, и я потерял его из виду...
Каким образом мог он упасть с высоты своих грез и дойти до такой позорной действительности? Я выразил ему свое удивление по этому поводу.
— Ты находишь, что я изменился?.. Да, правда... Это целая история... Хочешь, я тебе расскажу?
И, не дожидаясь моего согласия, он рассказал мне необыкновенную историю:
„Лет десять тому назад я заболел и был отправлен на воды в X., который пользуется большей славой, чем другие курорты. И действительно, за шесть лет, в течение которых я лечился его водами, климатом и пользовался советами здешних врачей, я ни разу не слышал ни одного слова о смерти, ни разу не заметил, чтобы кто-нибудь из больных умер. Казалось, что смерть была изгнана из этого уголка французской территории... Правда, ежедневно многие куда-то вдруг исчезали... И когда вы осведомлялись об этом, то получали неизменный ответ: „вчера уехали“... Однажды я обедал с директором курорта, мэром города и арендатором казино. В разговоре я восхищался этим постоянным чудом, но позволил себе также выразить некоторое сомнение в его достоверности.
— Вы можете навести справки, — ответили они все хором... — Вот уж двадцать лет, как у нас не было похорон... и служащие наших похоронных бюро сделались банщиками... крупье... опереточными певцами... Мы даже наше кладбище хотим отвести теперь под голубиный тир...
Только в последний год своего лечения я узнал секрет этого поразительного бессмертия... И вот каким образом:
Однажды я поздно ночью возвращался к себе домой. Все, казалось, спало в этом, блаженном городе бессмертных. Вдруг я услышал в одной из соседних улиц какой-то странный шум... шепот запыхавшихся людей, которые стучали ногами, передвигая какие-то тяжести... Я вошел в эту улицу, которая освещалась единственным тускло горевшим фонарем. И прежде чем я успел что-нибудь разглядеть, я ясно услышал такие слова:
— Молчите же, черт возьми!.. Разбудите туристов!.. Еще вздумают посмотреть, что мы тут делаем... Хорошее дело будет...
Я подошел поближе и неожиданно увидел печальное зрелище: группы людей по четыре человека в каждой несли гробы... Длинная вереница из десяти гробов медленно двигалась вдоль улицы и терялась во мраке... В городе, где никто не умирал, я наткнулся на такое множество гробов... Какая жестокая ирония!
Теперь я понял, почему в X. в течение двадцати лет не было похорон... Покойников увозили тайком!..
Взбешенный таким издевательством над собой со стороны муниципальных властей и администрации казино, я окликнул одного могильщика, рожа которого так и сияла на фоне этой шекспировской ночи.
— Эй, дядя!.. что это такое?.. — спросил я, указывая на гробы.
— Это?.. сундуки, — ответил он... сундуки уезжающих туристов.
— Сундуки?.. Ха! ха! ха!..
— Да, сундуки... на вокзал несем... на главный вокзал.
Ко мне подошел полицейский, который наблюдал за процессией.
— Уходите, пожалуйста, — вежливо обратился он ко мне...— Вы мешаете... И без того запоздали... Сундуки — это сундуки — очень тяжелые... а поезд ждать не станет...