Двадцать один день неврастеника
Шрифт:
— Это сумасшедший дом... мы приехали...
Несколько секунд я простоял в нерешительности перед этим страшными порогом. Я был уверен, что мой друг станет осыпать меня нескромными вопросами и всевозможными поручениями. Кроме того я вспомнил, что я не могу выносить взгляда сумасшедшего. Взгляд сумасшедших пугает меня возможностью заразиться. Вид длинных скрюченных пальцев и искривленных гримасами ртов расстраивает меня. Мой мозг скоро становится жертвой их бреда; их безумие сообщается всему моему существу. В пятках появляется какой-то болезненный зуд, и я начинаю подпрыгивать на дворе убежища, как индюк, которого жестокие мальчишки гоняют по раскаленному листу железа,
Я все-таки вошел. Привратник передал меня
— Скажи на милость!.. Это ты?.. Вот угадал, когда приехать... лучше придумать не мог!..
И без всяких слов приветствия, он зарубил:
— Послушай... окажи мне услугу?.. Я, видишь ли, закончил маленькую работу о „дилетантах хирургии“... Ты, может-быть, не знаешь, что это такое?.. Нет?.. Это новый вид безумия... только-что открытый... Типы, которые разрезают на куски старых женщин... не разбойники... а дилетанты хирургии... Им не срубают головы... их обливают душами... Вместо палача Дейблера, они теперь имеют дело со мной... Так-то... Смешно!.. Но мне это все равно... Этот вопрос у меня подробно разработан в моем сочинении о „дилетантах хирургии“... и — как это не удивительно — я нашел даже мозговую извилину, соответствующую этой мании... Это сочинение я хочу представить в Парижскую медицинскую академию... Так ты уж похлопочи, чтобы мне и приличную сумму получить... и академические лавры... Я на тебя рассчитываю... Повидайся с Лансро, Поцци, Бушаром, Робэном, Дюмонпалье... со всеми поговори... значит я на тебя рассчитываю?.. Хотел тебе, как-раз, об этом написать... Ах, милый мой, как ты во-время приехал... Счастливое совпадение, право...
Я его рассматривал, пока он говорил. Мне показалось, что фигура его стала меньше, голова уже, бородка острее. В своей бархатной ермолке, черной холщовой блузе, которая раздулась у него как шар, со своими резкими жестами, он был похож на детскую игрушку.
— А что ты скажешь про мою комнату? — спросил он вдруг, — Мило здесь у меня?.. А это?.. Что ты на это скажешь?
Он открыл окно и стал показывать:
— Вот эти деревья, тут близко, и эти маленькие, белые штучки — это кладбище... Здесь... направо... большие, темные корпуса — больница... Налево от тебя — следи хорошенько — казармы морской пехоты... Тюрьмы тебе не видно отсюда... во дворе сейчас покажу... Сколько тут воздуху!.. тихо... спокойно... Сойдем вниз... мы там все осмотрим...
Мы действительно спустились вниз... Раздался звон колокола.
— Тебе везет!.. — сказал Триценс... — сумасшедших выводят во двор...
Мы также вышли во двор.
Несколько сумасшедших гуляли под деревьями. Лица у них были печальные или угрюмые. Другие сидели на скамейках, неподвижные, с опущенными головами. В углах несколько человек лежали лицом к стене; одни вздыхали, другие были молчаливые, бесчувственные и более мертвые, чем трупы.
Четырехугольный двор окружен со всех сторон высокими мрачными зданиями, окна которых смотрят на вас, как глаза безумных. Взгляду негде проникнуть на свободу, не на чем отдохнуть; вечно один и тот же квадратный кусок неба над головой. До меня доносятся какие-то глухие жалобные стоны, сдавленные крики, неизвестно откуда вылетающие, не то из застенков, не то из невидимых могил или отдаленных чистилищ... Какой-то старик запрыгал на одной ноге, подобрав тело
Как только мы появились, среди сумасшедших началось какое-то движение. Они стали собираться в группы, шептаться, что-то обсуждать, спорить, искоса бросая на нас злые, недоверчивые взгляды и размахивая в воздухе бледными руками, как спугнутые птицы своими крыльями. Грубые окрики надзирателей заставили их успокоиться. Тогда начались разговоры.
— Это префект?
— Подойди к нему...
— Он но понимает, когда я с ним разговариваю.
— Он никогда не слушает меня.
— Нужно потребовать, чтобы нам не подавали жаб в супе.
— Нужно добиться, чтобы нас водили гулять в поле.
— Ступай ты... И поговори с ним откровенно, как с человеком.
— Нет, ты...
— Я пойду...
Несколько человек отделяются от группы, подходят к Трицепсу и излагают свои основательные или неясные жалобы по поводу пищи, обращения сторожей и своей жалкой участи. Лица у них загораются, шеи вытягиваются, и во всех этих детских испуганных глазах светятся какие-то неопределенные надежды. А рядом с ними, равнодушный ко всему окружающему, скачет на одной ноге старик и прыгает юноша с пылающим взором, протягивая свои костлявые руки и сжимая в своих объятиях пустоту. Трицепс на все жалобы неизменно отвечает: „конечно... конечно“.
— Они очень добрые ребята, — говорит он мне... — только немного не в своем уме... Не бойся их.
— У них не более ненормальный вид, чем у других людей, — отвечаю я... — У меня было другое представление о них... Это мне напоминает палату депутатов; здесь только больше выразительности.
— И живости... И затем, мой друг, ты сейчас увидишь, как это забавно... И не догадаешься, какие у них иногда мысли в голове бывают...
Он остановил проходившего мимо нас сумасшедшего и спросил:
— Почему ты сегодня ни о чем не просишь?
Это бледный, худой и очень грустный маньяк.
— К чему? ответил он, сделав рукой какой-то неопределенный жест в воздухе.
— Ты сердит?.. Чем-нибудь недоволен?
— Я не сердит... Мне грустно.
— Не нужно грустить... Это вредно... Скажи нам, как тебя зовут?
— Что вам угодно?
— Твое имя? Скажи нам твое имя.
Мягко, но с упреком в голосе он отвечает:
— Нехорошо смеяться над бедным человеком. Вам ведь лучше всех известно, что у меня больше нет имени... Пусть этот господин рассудит нас!.. Это наверно префект?
Трицепс сделал утвердительный жест.
— Я очень рад этому, — продолжал маньяк... Видите ли, господин префект... у меня было имя, как у всех людей... Я имел на то право, но так ли? Ведь ничего чрезмерного в этом не было, как вы думаете?... И вот, когда я пришел сюда, этот господин отнял у меня мое имя...
— Ты не знаешь, что ты говоришь.
— Нет, извините, я знаю, что я говорю.
Обратившись снова ко мне, он продолжал:
— Куда этот господин девал мое имя?.. не знаю... Возможно, что потерял... Тысячу раз я заявлял ему об этом... потому что мне необходимо иметь свое имя... Но он никогда не соглашался вернуть мне его... Очень печально... И на каком основании отобрал он у меня мое имя?.. Это, по-моему, формальное превышение власти... Вы должны понять, господин префект, как это меня связывает... Я не знаю теперь, кто я... Не только для других, но и в своих собственных глазах я являюсь... чужестранцем... Я в сущности не существую больше... Представьте себе, что все газеты хотят написать мою биографию?.. Но как это сделать?.. Чью биографию?.. чью?.. У меня нет имени... Я стал знаменитостью; большой, европейской знаменитостью... Но к чему мне эта слава, если она анонимна?.. Должен же быть, наконец, какой-нибудь способ, как вернуть мне мое имя?..