Дважды – не умирать
Шрифт:
– Говорят, если страшный сон рассказать – он не сбудется, – заметил Урманов.
– Ну, вот, рассказал…
Васильков нервно усмехнувшись, обнажил из-под усов крепкие белые зубы. Что-то хищно-звериное промелькнуло в этом оскале. Потом он отвернулся к окну и замолчал.
Урча мотором, машина летела вперед, поднимаясь все выше и выше по извилистому горному серпантину. Откуда-то взявшиеся облака закрыли солнце, и первые капли дождя ударили в лобовое стекло. Водитель включил дворники. Они энергично заметались туда-сюда, разгоняя стекавшую воду.
Дождь… Урманов подумал, что дожди здесь идут как-то одинаково, похоже, ничем не отличаясь друг от друга. А у него на родине, в северных краях, каждый дождь – особенный… Весной там идут голубые дожди; летом – зеленые; осенью – красно-желтые, а в самом конце, перед снегом – серые; зимой, бывает и такое, – белые… Они все такие разные. Иногда небесную капель почти не слышно. Небо сеет серую морось бесшумно, словно водяную пыль. Она оседает на голых ветвях деревьев, на поникшей, пожухлой траве, на мохнатых колючих лапах елей и сосен. Потом, капля за каплей, влага стекает на землю, и земля принимает ее – тихо и безропотно. В такие дни можно бесконечно стоять и слушать тишину, и наслаждаться ею. Лишь иногда раздастся далекий крик ворона или коротко тенькнет какая-нибудь лесная птаха – и снова полное безмолвие. Кажется, будто небо баюкает землю, заботливо укрывая ее невесомым туманным одеялом.
А иной раз бывают такие дожди, что шум от множества тугих сильных струй сливается в единый могучий рокот. Можно подумать, что это летит курьерский поезд – стремительно и неудержимо. И молнии, и грохот грома,
А бывает солнечный теплый дождь, с пузырями на лужах, с яркой радугой по всему небу. Когда можно бегать босиком по мокрой траве и смеяться от внезапных приступов неизъяснимого счастья.
– Вылезай, приехали!
Тяжелая дверь с глухим шумом сдвинулась в сторону, открыв взору залитый недавним дождем унылый гарнизонный двор. Урманов окинул взглядом невысокие постройки – ничего здесь не изменилось. Последний раз он был здесь месяца два назад.
– Первым делом – в столовую, – приказал прапорщик Васильков. – Все остальное потом. Так, Гуцан?
– Так точно!
Оружие и амуницию оставили в машине. Водитель остался дежурить.
Время было как раз обеденное, и возле столовой толпился народ. У входа курили несколько военных из местных срочников и среди них – человек в камуфляжной форме, без знаков различия. Скорее всего гражданский… На вид ему было лет сорок, а может, чуть больше. Неожиданно он отбросил сигарету и кинулся к Василькову.
– Привет, бродяга! Это ты или не ты?
– Арсений, елы-палы! Ты-то как здесь оказался?
Они схватили друг друга в крепкие мужские объятия, принялись тискать и похлопывать по плечам. Видно было, что оба рады встрече.
Из разговора Урманов понял, что они когда-то служили вместе, в Афгане. И с той поры не виделись.
– Тельняшка и усы все те же, – с улыбкой отметил Арсений. – А эмблемы другие… Изменил, выходит, десантуре.
– Не по своей воле, брат… Нога прыгать не дозволяет. Ну, ты же помнишь, при тебе было… А по земле ходить еще можно. Складом заведую.
– И давно в прапорах? Ты же вроде учиться собирался?
– Да как-то так жизнь сложилась. Не до этого сначала было. Женился… А потом уже вроде как поздно, учиться-то… Помыкался туда-сюда, и решил по контракту. Ни к чему другому видно, не приспособлен… Ну, а ты-то как? Тоже что ли на службе?
– Нет, я человек гражданский. Журналист. Здесь по работе…
– Журналист? Учился?
– Универ закончил.
– Молодец… Слушай, а ты где остановился?
– В гостевом вагончике, при комендатуре.
– Один?
– Один.
– В общем, так, – прапорщик Васильков хлопнул в ладоши и энергично потер ладонью о ладонь. – Вечером жди в гости. Надо отметить… Выпьем за встречу, поговорим.
– Согласен.
– Насчет формальностей – закуски там и прочего – не волнуйся. Это все я беру на себя.
Вечером прапорщик Васильков вместе с Урмановым заселились в гостевой вагончик к журналисту. Там было три спальных места, так что разместились вполне комфортно. Гуцана, Смирнова и водителя пристроили на ночь к связистам. У них там нашлись свободные койки.
Урманов посидел немного за столом с прапорщиком и его бывшим сослуживцем и отправился спать, понимая, что он здесь лишний. У них был свой мужской разговор – старых однополчан, приятелей умудренных сединами и суровым жизненным опытом.
Сложив аккуратно одежду на табурете, Урманов забрался в постель и попытался уснуть. Сквозь полудрему до него долетали обрывки неторопливой беседы.
– Значит у тебя в семейной жизни все хорошо? Молодец… Рад за тебя, – прапорщик Васильков тяжело вздохнул. – А вот у меня с этим как-то не очень. На грани развода живем столько лет… Что только держит – и сам не знаю. Жалко ее, дуру. Пропадет… Да и сын, опять же… Так-то она баба неплохая, все в дом. Но в последнее время на деньгах свихнулась. А как тут не свихнуться, когда со всех сторон только и слышишь – деньги, деньги, деньги… Получается весь смысл жизни в этом? Какой канал не включи, какую газету ни открой – везде одно и то же. Этот подарил своей возлюбленной автомобиль за пять миллионов, тот подарил дом за восемь миллионов, еще кто-то яхту, или на худой конец – бриллиантовое колье… И тычут, тычут в нос этим простому обывателю. Думают, наверное, что ничего в жизни важнее быть не может. Убогие… Рассказали бы лучше, как люди благородные поступки совершают. Этот спас кого-то, этот помог… О душе бы побеспокоились. А то ведь до чего дожили? Какой ты умный, какой ты добрый – это никому не интересно. Важно только сколько ты получаешь. Куда катимся?.. У меня сестра с алкоголиком живет. Терпит, борется за него. А какой-то психолог в газете заявляет: «Это не жертвенность, а невротическое нарушение, созависимость. И такое поведение ничем не оправдано» После такого у любого руки опустятся… А для меня это – как альпинисты. Один сорвался, другой держит. Стонет от боли, но не отпускает. И либо вместе спастись, любо… Это самопожертвование, вот что это такое. Потому что иначе человек поступить не может. А этому «психологу», с его куриными мозгами – не понять. Что, скажешь, не прав?
– Прав… – задумчиво согласился Арсений. – Меня и самого все это беспокоит. Разрушение института семьи, веры во власть, простых человеческих ценностей. Замена их на какие-то псевдо… Жить по закону – «все, что не приносит прибыли – не заслуживает внимания» – это аморально. Это путь в никуда… Возьми искусство, оно не должно быть бизнесом. Государство обязано вкладываться в отрасли, заведомо убыточные. В кино и литературу, например. Потому что говорить человеку, что он человек – не рентабельно. Государство должно быть озабочено тем, чтобы воспитывать, пробуждать в людях лучшие чувства, а не растить моральных уродов… Надо вкладываться! Ведь никому не придет в голову отказаться финансировать здравоохранение. А искусство – это ведь почти то же самое. Здравоохранение души…
– Знаешь, такое ощущение, – усмехнулся Васильков, – что на смену прежним героям пришли «мальчиши-плохиши». Это они теперь заправляют в бизнесе, в культуре, во всех сферах… А на телевидении – особенно. Быть благородным, честным, добрым – уже не модно, и не выгодно. Высшая доблесть – опошлить, принизить, обстебать… Ерничество и кривляние стали признаком хорошего тона.
– Просто раньше таких людей до эфира и газетных страниц и близко не допускали. Не давали излить свою желчь. Сиди, и помалкивай в тряпочку. А сейчас появилась такая возможность. Вот они и беснуются… Если честно, я за цензуру.
– И это говорит журналист… – рассмеялся прапорщик.
– Да потому что достал уже этот информационный негатив. Душно и мерзко сидеть в этом клозете. Хочется чего-то светлого, позитивного.
– И вот за этим светлым, позитивным ты сюда и приехал? Больше мест не нашлось…
Они замолчали. Как-то неловко вдруг повернулся разговор.
– Ты знаешь, – сказал после паузы журналист, – писать об одном и том же можно по-разному. Про тот же Кавказ… Есть Пушкин, Толстой, Лермонтов. А есть… Да ты их сам знаешь… Где пуля, где гильза – понять не могут; окоп от траншеи – не отличить. А порассуждать о судьбах мира – им только дай! Ты спрашиваешь, зачем я сюда приехал? Родину защищать… Только не с автоматом, как ты, а по иному. Известно ли тебе, что уже на уровне Генштаба заявлялось, что военные и ученые ряда стран активно готовятся к ведению информационных войн. Объект воздействия – люди и их мировоззрение. Воздействие можно вести, например, через разрушение духовных ценностей – то, о чем ты сам сейчас только что говорил… Помнишь, как развалили Союз? Кого на возможность голых баб смотреть по телеку купили; кого на свободу болтать прилюдно все, что вздумается; кому зелеными бумажками возле уха пошуршали. И шо? – как говорят в Одессе. Нет страны… В результате некоторые республики, отколовшись, забрали территории больше, чем когда пришли под крыло России. А теперь уже кое-кто вообще не прочь стереть само слово Россия с карты мира.
– Ну, это уж хрен вам, господа! – прапорщик Васильков решительно жахнул кулаком по столу, так, что зазвенела посуда. – Пока я здесь – не видать вам этого счастья. Я ведь понимаю: начни сейчас территорию отдавать – тут такое начнется, мало не покажется. Развал пойдет такой, что уже не остановить. На кусочки порвут Россию. И мы для того здесь, чтобы страна кровью не захлебнулась… Если хочешь, я за диктатуру. России нужна крепкая,
– Я согласен с тобой, – произнес Арсений, придвигаясь вместе с табуретом, поближе к столу. – Согласен… Демократия – это блеф. У России вариантов нет. Либо твердая государственная власть, либо разгул криминала. Ты посмотри, кто громче всех пищит – ах, свободу душат! Да воры, жулики всех мастей, которым вольготно живется в безвластии. Может для Голландии демократия, это и благо, а для России – гибель.
– А я бы еще, знаешь, что сделал? – азартно добавил Васильков. – Чтобы деньги не утекали из страны за ее пределы, а работали бы на благо всего народа. А то ведь сейчас как? Некоторые наши соотечественники неплохо устроились. Бизнес в России, а дом и семья – за рубежом. И таких наберется не один-два, а десятки, если не сотни тысяч. Это получается для них родина, как колония, что ли? И плевать им на страну, на народ, на нас с тобой. Им бы только карманы набить… Может, я что не так говорю? Так ты поправь… Мы ведь университетов не кончали. Но душа-то за Россию болит. Чувствую – не ладно что-то, а объяснить толком не могу.
– Объяснять – это дело политиков. Пусть они в этом разбираются. А наша с тобой задача – удержать страну, не дать ей погибнуть. Давай, выпьем…
– Давай.
Урманов заворочался в постели, перевернулся с боку на бок. Он до сих пор не мог уснуть. Слишком уж эмоционально приятели говорили.
Звякнули стаканы, послышался хруст галет, стук вилок о тарелки.
– Я вот что думаю иногда, – сказал набитым ртом прапорщик Васильков. – Сколько за все время существования человечества было империй. Со счета собьешься… Византийская, Римская, Британская, Испанская, Французская, Османская…
– А еще – Вьетнамская, Китайская, Корейская, Персидская, Македонская, Германская, Ассирийская… – продолжил, решив блеснуть знаниями журналист. – Никого не забыл? Ах, да, еще – Бразильская, Японская, Австро-Венгерская… Арабский халифат.
– Ну, и, конечно, Российская! Самая большая империя в мире.
– Вынужден тебя огорчить, – возразил прапорщику Арсений. – Российская империя была лишь третьей по площади из когда-либо образованных. После Монгольской и Британской …
– Правда? – удивился Васильков. – А я думал… Хотя… И что теперь осталось от всего этого былого величия? Британия – маленький островок в центре Европы, добропорядочная седая старушка… Про Монголию – вообще молчу. Слово Улан-Батор тебе о чем-нибудь говорит?
– Примерно то же, что и Сыктывкар.
– Так неужели это закономерность? А?.. Сначала триумф величия, а потом – неизбежность забвения.
– Не думаю, – уверенно произнес Арсений. – Во всяком случае – в отношении России. Классики геополитики в своих работах различали два вида империй – это талассократические и теллурократические. Первые – колониальный тип империй. Их основная цель – максимальная добыча природных ресурсов, использование стратегического положения колонии. В таких империях были нередки случаи геноцида, жестокого обращения с местным населением. Например, Кромвель уничтожил четыре пятых населения Ирландии.
И совсем по другому принципу строились вторые государства – так называемые континентальные империи. При присоединении соседних земель, и включении их в свои провинции, гарантировалось неукоснительное соблюдение на их территории общих имперских законов и свободное обращение совместной уже имперской валюты. Существует огромное количество примеров добровольного, а не принудительного включения народов в границы таких империй.
– Нынешняя Россия, это, по-твоему, что такое? Империя?
– Безусловно, – с готовностью подтвердил журналист. – И царская Россия, и Советский союз, и нынешняя Россия – все это империи. Что бы там кто ни говорил. И у всех у нас не какое-нибудь, а именно имперское мышление и мировоззрение. Мы это впитываем с рождения. И по-другому не можем… Русское, российское сознание неотделимо от идеи империи. Вот, послушай, что пишет об этом один современный писатель, очень уважаемый мною человек…
Арсений замолк, зашелестел страницами, потом, кашлянув, начал с выражением цитировать.
– Первая империя, Киевско-Новгородская, легла под копыта монголо-татарской конницы, ослабленная вольнодумством княжеств. Вторая, Московское царство, закончилась Смутным временем, когда окраины опять победили централизм, и Россия стала легкой добычей чуждых племен. Третья, Романовская империя, прожила триста лет. Она построила флот и оружейные заводы, открыла университеты, дала миру Пушкина и разгромила Наполеона. Развалилась эта империя в феврале 1917 года, когда вновь восторжествовали либеральные ценности. Сталин вытащил Россию из бездны, колотя кнутом и прижигая каленым железом. Была построена четвертая, Советская империя, благодаря которой наша цивилизация выиграла самую страшную в мире бойню, запустила Гагарина в космос, достигла небывалых высот в науке. В начале 90-х под ударом либерализма СССР был разрушен. Метастазы развала едва не сожрали Россию до конца, она пережила бойню в Чечне, парад суверенитетов в Поволжье, разговоры об Уральской республике и «отвале» Сибири.
Арсений замолчал.
– Вот на каком рубеже мы остановились, – продолжил он. – Можем ли мы отступать дальше? Нет… Послушай еще кусочек…
Снова зашелестели страницы и журналист прочел:
– Нам говорят – почему бы России не жить, как Швейцария, Голландия или на худой конец, Франция… На кого нам предлагают равняться? Швейцария – это кошелек Америки, корыто, наполненное банковскими клерками. Швейцарское счастье – считать дебет-кредит. На мой взгляд, это не счастье, а свинство! Голландия? Когда-то она переживала великий имперский период, но не потянула, стала домом терпимости, прибежищем наркоманов и пидерастов со всего мира. Франция? Она тоже была великой империей, а потом растеряла окраины и превратилась в умирающее национальное государство, где коренное население французов постепенно сметает черный вал арабской эмиграции… [4] А? Каково?
– Да уж… – глубокомысленно изрек прапорщик Васильков. – Избави бог от такого финала.
Урманов заворочался, открыл глаза. Так и не удалось ему подремать под эти разговоры. Он посмотрел на часы – три часа ночи.
«Вот, блин, философы!» – подумал он со злостью, поднимаясь с кровати.
– А ты чего не спишь, сержант?
– Уснешь тут с вами, – недовольно буркнул Урманов, запахивая постель.Он вышел во двор. Влажный холодный воздух обдал лицо сыростью. Все вокруг было затянуто густой пеленой тумана. Словно облако спустилось с гор и накрыло собой весь поселок.
Желтые пятна уличных фонарей тускло светились во мгле, озаряя пространство таинственным мерцающим светом. Сквозь зыбкую дымку едва угадывались очертания близлежащих домов и кроны высоких деревьев. Ветра не было совсем, ни один листок, ни одна былинка не трепетали, не двигались. Не было слышно ни птиц, ни стрекота цикад… Что-то зловещее почудилось Урманову в этом враждебном ночном безмолвии. Он поспешил поскорее вернуться обратно, в уютное тепло гостевого вагончика.
К его радости прапорщик Васильков и журналист закончили ночные посиделки и собирались укладываться спать. Разуваясь возле своей кровати, Урманов сказал:
– Туман-то, какой… Ничего не видать.
– Не зря у меня вчера нога болела, – отозвался прапорщик Васильков. – К смене погоды… Она у меня, как барометр.
Урманов забрался в постель, зевнул, и устало закрыл глаза. Он уснул раньше, чем Арсений успел щелкнуть выключателем и погасить свет.Глава 3
– Подъем!.. Живо! – резкие тревожные выкрики, словно плетью стегнули по нервам.
Щурясь от яркого света, Урманов отбросил одеяло и сел на кровати, опустив на пол босые ноги. Ему показалось, что он и не спал вовсе – только закрыл глаза.
– Чего расселся! – снова раздался над ухом громкий настойчивый голос. – Быстро!.. И вы тоже! В комендатуру, бегом!..
Незнакомый офицер с автоматом в руках стоял на пороге. Торопливо наброшенный на плечи бушлат его был застегнут, как попало, не на те пуговицы. На помятой небритой щеке еще виднелись следы от подушки.
– А что случилось? – спросил прапорщик Васильков, натягивая пятнистые форменные брюки.
– Стрельба на окраине, – ответил офицер, поправляя на ремне сбившийся подсумок. – Похоже, дело серьезное… Слышите?
Все замерли, прислушиваясь. Только сейчас Урманов различил отдаленный перестук автоматных и пулеметных очередей, глухие взрывы гранат и гулкие выстрелы танковых орудий. Еще вчера, при въезде в село, он видел два танка, один из которых был вкопан по самую башню в землю и служил «дотом», а другой – прятался в тени деревьев, накрытый камуфляжной сеткой и был, по всей видимости, на ходу.