Дважды – не умирать
Шрифт:
Со всех сторон к нему потянулись бойцы. Только Урманов никак не отреагировал на это.
– А ты? – спросил его журналист.
– Бросил.
– Оптимист… – усмехнулся прапорщик Васильков. – Бережет здоровье. Надеется, что оно ему еще пригодится.
Табачный дым в свете уличных фонарей медленно поднимался кверху. Казалось, что помещение тоже заволакивает туман.
– Ну, чего они не идут? – нервно спросил ефрейтор Гуцан, перекладывая автомат из руки в руку. – Чего тянут?
– Пусть… – тихо ответил ему Васильков. – Время сейчас работает на нас. До рассвета бы только дожить, а там…
– Тс-с-с-с-с! –
Все мигом побросали окурки и разбежались по своим местам.
– Вы там поаккуратней, – шепотом предупредил прапорщик Васильков. – Башку-то не высовывайте. Вдруг у них оптика ночного видения есть?
Урманов, крепко сжимая в руках автомат, внимательно следил за улицей. Но никого там не было. Может, показалось? И вдруг… Одна, вторая тень. Неясными пятнами они проплыли вдоль дороги. Урманов ощутил, как вспотели ладони. Вот он, противник, совсем рядом.
«Чего ждать?.. Когда же команда?»
Повисла долгая мучительная тишина. Сквозь туман проступали фигуры людей. Они приближались осторожно, прячась в тени деревьев, держась кромки дороги.
– Огонь!
Урманов ударил стволом в стекло и разом оглох от грохота выстрелов. Стреляли справа и слева, этажом выше и в домах по соседству. Боевики тоже ответили ураганным огнем.
Воздух в здании мгновенно наполнился пороховой гарью и копотью, известковая пыль облаком повисла внутри. Стало трудно дышать, и совсем невозможно – контролировать, кто куда стреляет, и зачем. Урманов, прячась за выступом окна бил время от времени короткими очередями, украдкой высовывая ствол автомата наружу. Он стрелял наугад, не целясь, с трудом преодолевая инстинкт самосохранения, который заставлял его вжиматься в стену и замирать всякий раз, когда ответные пули ложились слишком близко. Одна из вражеских пуль ударила в край оконного проема, совсем рядом и ему цементной крошкой посекло лицо – словно плеткой стегнули… Он отпрянул и ощутил на лбу и щеке сползающие вниз щекочущие теплые струйки.
Присев под окном, Урманов обтер ладонью лицо и перезарядил опустевший магазин. Трудно было снова заставить себя подняться, но он поборол страх и, встав сбоку от окна, выпустил в сторону противника длинную очередь.
На улице вдруг стало темно. Это боевики специально расстреляли уличные фонари, чтобы те их не демаскировали. Только вспышки разрывов и яркие вереницы трассеров разрывали ночную мглу.
«Что же теперь разглядишь в такой темноте? – озабоченно подумал Урманов. – И так ничего не было видно, а теперь – и вовсе…»
Но не прошло и минуты, как в небо одна за другой полетели осветительные ракеты. Улица озарилась белесым, дрожащим светом. Стрельба возобновилась с новой силой.. С той и с другой стороны пошли в ход гранатометы. Загорелся забор перед комендатурой и два дома по обеим сторонам улицы.
Отсветы огня заплясали на осколках разбитых стекол и на стенах. Урманов осторожно приподнялся на цыпочки, чтобы посмотреть на освещенную пожаром улицу, но тут в стену у соседнего окна ударил снаряд, выпущенный из безоткатного орудия. Взрывной волной его откинуло в сторону, он ударился головой о стену и упал на пол. Стальная каска слетела от удара и покатилась, автомат выскользнул из рук. Задыхаясь
– А-а-а-а-а!… Аа-а-а-а-а! – едва расслышал Урманов, сквозь гул в ушах. Он посмотрел перед собой и увидел лежащего бойца, присыпанного сверху осколками бетона.
Все было словно в каком-то страшном сне. Хотелось проснуться, но не было сил.
– Санита-а-а-ар! – крикнул Урманов, склоняясь над лежащим. – Саната-а-а-а-ар!
Он попытался приподнять раненого, но тот оказался слишком тяжелым. Урманов не сразу понял, что это ефрейтор Гуцан. Лицо его было залито кровью, рука неестественно вывернута, а из разорванной выше колена штанины, торчала острая белая кость, с обрывками серого от известковой пыли мяса. Урманова замутило от этого вида…
– На, держи! – прапорщик Васильков подал Урманову автомат и каску. – Что с ним? Живой?
– Вроде бы да…
Вдвоем они оттащили ефрейтора вглубь коридора. За ним по полу тянулся кровавый след. Кровь обильно струилась из открытой раны. Прапорщик Васильков достал индивидуальный пакет, резиновым жгутом перетянул ногу выше раны и начал бинтовать. Бурыми пятнами кровь проступала сквозь белую марлю.
Прибежал санитар с носилками, вколол раненому обезболивающего, прямо сквозь одежду. Затем зафиксировал шинами перебитую ногу и сломанную руку. Вытер кровь с лица, забинтовал голову.
Ефрейтор Гуцан открыл глаза. Хотел что-то сказать, но санитар остановил его:
– Молчи, молчи… Береги силы.
И, обращаясь к Урманову, попросил:
– Помоги мне.
Положив раненного на носилки, они спустились на первый этаж и отнесли его к оружейной комнате. Там, в глухом внутреннем коридоре без окон, прямо на полу, на матрацах уже лежало несколько человек. Здесь было потише, звуки боя не так долетали сюда. Тускло горели свечи, расставленные на табуретах.
Прислонившись спиной к стене, Урманов присел рядом с ефрейтором. Силы покинули его…
– Передохни, – сказал санитар. – С непривычки-то оно тяжеловато…
Среди раненых Урманов узнал обгоревшего танкиста. Он был вроде в сознании, но бредил.
– Мама, мама! – настойчиво повторял он, тиская распухшими пальцами белую простынь. – Давай убежим отсюда! Я знаю, как… Я знаю дорогу, мама… Давай, убежим!
Глаза его, словно у незрячего, неподвижно смотрели в потолок.
Урманов отвернулся. Если бы хоть чем-то он мог ему помочь… И тому, с простреленной грудью, и этому, раненому в живот… Тяжело было все это видеть.
– Товарищ старший сержант, – донесся до Урманова слабый голос. – Что там у меня с ногой?
Ефрейтор Гуцан смотрел на него с надеждой.
– Да все нормально, Гриша, на месте нога.
– Я не умру?
– Нет… Ну, что ты! Вот рассветет, прилетят «вертушки» и всех вас заберут в госпиталь. Ты потерпи только… Все хорошо будет, вот увидишь.
– Не хочу умирать… – тихо произнес Гуцан и в глазах у него блеснули слезы.
– Брось, Гриша… Я тебе обещаю – мы еще на твоей свадьбе погуляем. Если ты, конечно, пригласишь.