Дюна
Шрифт:
— Кто, по мнению Хавата, виноват в его бедах? — спросил барон. — Я! А кто же еще? Он помнит, что в руках Атридесов был грозным оружием и год за годом одолевал меня, пока не вмешалась Империя. Так он смотрит на ситуацию. Он привык ненавидеть меня. И верит, что в любой момент сумеет обвести меня вокруг пальца. И пока он в этом убежден, проигрывает. Ведь теперь я использую его там, где считаю нужным, — против Империи.
Глубокие морщины прорезали лоб нахмурившегося Фейд-Рауты, выдавая внезапное понимание, рот его плотно сжался: «Против
«Попробуй-ка, племянничек, это на вкус, — подумал барон. — Произнеси-ка про себя: «Император Фейд-Раута Харконнен!» Спроси-ка себя, чего это стоит. Можно будет потом и поберечь жизнь старого дяди, который один только и может воплотить этот сон в жизнь».
Фейд-Раута медленно облизнулся: «Неужели старый дурак говорит правду? Значит, здесь кроется больше, чем можно было бы заподозрить».
— А какое отношение имеет ко всему этому Хават? — спросил Фейд-Раута.
— Он думает, что нашими руками сумеет отомстить императору.
— А потом?
— Дальше мести его мысли не простираются. Хават из тех людей, что служат другим и многого не знают о себе.
— Я многому от него научился, — согласился Фейд-Раута, почувствовав истинность этих слов. — Но чем больше я узнаю от него, тем сильнее мне кажется, что от него надо отделаться, и поскорее.
— Тебе не нравится, что он будет следить за тобою?
— Хават и так следит за всеми.
— Но он может посадить тебя на трон. Хават тонок. Он изобретателен и опасен. И пока я не склонен отменять противоядие. Меч тоже опасен, Фейд. Но для этого клинка у нас, по крайней мере, есть ножны — яд, пропитавший его тело. Стоит не дать ему противоядие — все: смерть сразу делает его безопасным.
— Это чем-то похоже на поединок, — сказал Фейд-Раута, — финт, в нем финт, и снова финт. Приходится следить за тем, как нагибается гладиатор, как глядит, как держит нож.
Он кивнул, ощутив, что слова его порадовали дядю, и подумал: «Да, как на арене, а лезвие — разум!»
— Теперь ты понял, насколько я тебе необходим, — сказал барон, — я еще могу быть полезен тебе, Фейд.
«Меч используют, пока он не слишком затупился», — подумал Фейд-Раута.
— Да, дядя, — вслух согласился он.
— А теперь, — сказал барон, — мы с тобой отправимся в квартал рабов, вдвоем. И я своими глазами прослежу, как ты прирежешь всех женщин на улице удовольствий.
— Дядя!
— Купим новых женщин, Фейд. Я уже говорил тебе, — не заблуждайся относительно меня.
Лицо Фейд-Рауты потемнело.
— Дядя, но…
— Ты будешь наказан и получишь урок, — сказал барон.
Фейд-Раута встретил насмешливый взгляд упоенных его бессилием глаз. «Итак, я должен запомнить эту ночь, — подумал он. — Запомнить через память иных ночей».
— Ты не можешь отказаться, — сказал барон.
«А что ты будешь делать, старик, если я откажусь?» — подумал Фейд-Раута. И понял: найдется и другое наказание, быть может, более тонкий способ поставить его на колени.
— Я
«Верно, — подумал Фейд-Раута. — Теперь я нуждаюсь в тебе. Я понял это. Сделка наша заключена, но и ты будешь нужен мне не всегда. И… когда-нибудь…»
***
В подсознании людей глубоко укоренилась мысль о том, что вселенная должна быть логичной. Но реальность всегда хоть на шаг уводит нас за пределы логики.
«Случалось мне сидеть перед многими правителями из Великих Домов, но борова толще и опаснее этого я не видел», — проговорил про себя Сафир Хават.
— Можешь быть откровенным со мною, Хават, — громыхнул барон. Он откинулся назад в поплавковом кресле, утонувшие в жирных складках глаза буравили лицо Хавата.
Старый ментат уставился на полированную крышку стола, отделявшего его от барона, изучая узор. Даже такие мелочи следовало учитывать, имея дело с бароном, даже красные стены личного кабинета и слабый запах трав, скрывавший легкую вонь.
— Не думаешь же ты, что я считаю твое предупреждение Раббану простой прихотью, — сказал барон.
Ничто не шевельнулось на морщинистом лице Хавата, выдавая его внутреннее негодование.
— Мне приходится многое подозревать, милорд.
— Да. Ну, я хочу знать, какую роль играет Арракис в твоих подозрениях относительно Салузы-Секундус. Разве тебе не достаточно знать, что императора раздражает любая параллель между Арракисом и его таинственной тюремной планетой? Я поторопился с предупреждением Раббану лишь потому, что курьеру надо было отбыть именно с этим лайнером. Ты же сказал, что задержки не должно быть. Ну и хорошо. Но теперь мне нужны объяснения.
«Сколько же он болтает! — подумал Хават. — Это не герцог Лето, умевший говорить со мной мановением руки, движением брови. Какая туша! Да уничтожить его — значит облагодетельствовать человечество».
— Ты не выйдешь отсюда, пока я не получу полных и исчерпывающих объяснений, — продолжал барон.
— Вы слишком уж непринужденно называете это имя — Салуза-Секундус, — произнес Хават.
— Это же исправительная колония, место ссылки, — сказал барон. — Наихудшее отребье ссылается на эту планету. Что еще нам нужно знать о ней?
— Условия жизни там хуже, чем где бы то ни было, — продолжил Хават, — нам говорят, что смертность среди новичков превышает там шестьдесят процентов. Нам говорят, это император угнетает их, как только умеет. Вы слышите все это, и вам не хочется задаться вопросом?
— Император не позволяет Великим Домам инспектировать свои тюрьмы, — проворчал барон. — В мои темницы он тоже не лезет.
— А любое любопытство относительно Салузы-Секундус, ах… — Хават прикоснулся костистым пальцем к губам, — не поощряется.