Дюна

Херберт Фрэнк

Мать его сказала однажды: «Отношение людей к тебе двойственно».

«Надо проснуться, — подумал Пол. — Это уже было». Эти слова она уже говорила ему, его мать, леди Джессика, ныне Преподобная Мать фрименов, слова которой проницали реальность.

Пол знал, что Джессика опасается религиозной связи между ним и фрименами. Ей не нравилось уже то, что люди и грабенов, и стойбищ именовали его очень просто — Он. И она изучала племена, рассылала шпионок-сайидин, собирала их сообщения и размышляла над ними…

Она процитировала ему кусочек мудрости Бинэ Гессерит: «Если

религия и политика путешествуют совместно в одном экипаже, кучер может решить, что ничто уже не преградит ему путь. И он гонит вперед… все быстрей, и быстрей, и быстрей, забывает о препятствиях, о том, что, торопясь, не заметишь колдобину… и конец».

Пол вспомнил, как они сидели вдвоем во внутреннем помещении, занавешенном темными гобеленами с вышитыми сценами из мифологии фрименов. Он сидел и слушал ее, подмечая, как она наблюдает за ним даже опустив взор. На ее овальном лице появились морщинки — в уголках глаз, но волосы по-прежнему отливали полированной бронзой. В широко расставленных глазах зелень уже затягивалась синей дымкой.

— Религия фрименов проста и практична, — произнес он.

— Религия, любой аспект ее всегда далек от простоты.

Но контуры будущего тонули во мгле, и Пол сердито возразил:

— Религия объединяет наши силы. Таков смысл нашей мистики.

— Ты сознательно поддерживаешь этот дух, эту браваду, — обвиняющим тоном сказала она, — вечно доктринерствуешь.

— Этому ты меня сама научила.

Разговор этот был полон споров и противоречий. Это был как раз день обрезания маленького Лето. Некоторые из причин ее расстройства Пол понимал. Она так и не признала его союз с Чени, эту женитьбу по молодости, как считала она. Но Чени родила сына, нового Атридеса, и Джессика обнаружила, что не в силах отвергнуть ни дитя, ни мать.

Наконец Джессика шелохнулась под его пристальным взглядом и сказала:

— Ты считаешь меня плохой матерью?

— Конечно же, нет.

— Я вижу, как ты смотришь на нас с твоей сестрой, когда мы вместе. Ты так и не понял свою сестру.

— Я знаю, почему Алия другая, — сказал он, — она была еще частичкой тебя, когда ты преобразила Воду Жизни. Она…

— Пол, ты ничего не понимаешь!

Почувствовав вдруг, что не в силах выразить почерпнутое в грядущем знании, Пол сумел только произнести:

— Да не считаю я тебя плохой.

Она увидела, что он расстроен, и сказала:

— Вот еще что, сын. 

— Да?

— Я люблю твою Чени. И принимаю ее.

«Это было, — сказал себе Пол. — Это было наяву, не в тусклом видении, колеблемом рукою времени».

Это приободрило его, позволило вновь ухватиться за мир. Кусочки реальности, вдруг пронзив сон, выступили в его восприятии. И он понял, где находится, — в иереге, лагере среди пустыни. Чени разбила палатку на песке, чтобы было помягче. А значит, Чени рядом, Чени — его душа, Чени — его сихайя, прохладный сладкий ручей в пустыне. Чени, вернувшаяся из пальмовых рощ юга.

Он вспомнил, как перед сном она напевала:

Любимый, душа моя, Не

рвись этой ночью в рай, Ведь, клянусь Шай-Хулудом, Я сама вознесу тебя в этот край Любовью своей, вечным чудом.

А потом она пела песню, что поют любовники, ступая по дюнам, и ритм ее был словно осыпающийся под ногами песок.

Скажи мне о твоих глазах,— И я поведаю тебе о твоем сердце. Скажи мне о твоих ногах,— И ты узнаешь от меня о своих руках. Скажи мне о своем сне,— И я поведаю тебе о твоем пробуждении, Скажи мне о твоих желаниях,— И ты узнаешь от меня, что тебе нужно.

В палатке неподалеку кто-то затренькал на бализете. И он подумал тогда о Гарни Холлеке. Звуки инструмента напомнили о Гарни Холлеке, лицо которого он увидел среди контрабандистов… Тот не заметил его, не должен был и заподозрить, чтобы даже случайно не навести Харконненов на сына убитого ими герцога.

Но манера игравшего, постановка пальцев, заставили музыканта появиться перед внутренним взором Пола. Это был Хатт Прыгун, капитан фидайкинов, предводитель смертников, охранявших Муад'Диба.

«Мы в пустыне, — вспомнил Пол. — Мы в самой середине эрга, куда не залетают патрули Харконненов. И я должен пройти по песку, вызвать делателя, первым взобраться на него и доказать, что я настоящий фримен».

Он ощупал пояс — пистолет-маула, крис. Его окружало молчание. Обычная рассветная тишина, когда ночные птицы уже умолкли, а дневные создания еще не обнаружили себя перед лицом всемогущего врага — солнца.

— Ты должен ехать верхом в свете дня, чтобы Шай-Хулуд видел, что ты не боишься, — сказал Стилгар, — поэтому перевернем наши обычаи и выспимся этой ночью.

Пол спокойно сел в полумраке конденспалатки, почувствовав, как болтается вокруг тела свободный конденскостюм. Он двигался очень тихо, но Чени услыхала его.

Она отозвалась из темноты, — тень, затерявшаяся в другой тени:

— Любимый, еще только светает.

— Сихайя, — ответил он смеющимся голосом.

— Ты зовешь меня твоим ручейком, — сказала она, — но учти, сегодня я — твое стрекало. Я — сайидина, и должна проследить, чтобы все обычаи были выполнены.

Он начал подтягивать конденскостюм.

— Однажды ты привела мне изречение из «Китаб-аль-Илбар», — произнес он, — ты сказала: «Женщина— твое поле, иди же и возделывай его».

— Я родила тебе твоего первенца, — согласилась она.

В сером полумраке он видел, как движения ее повторяют его собственные, — она тоже готовилась выйти в пустыню.

— И ты получишь все остальное, как только сможешь, — добавила она.

Услыхав в ее словах голос любви, он слегка поддразнил ее:

— Сайидина наблюдающая не должна предостерегать или предупреждать испытуемого.