Дюна
Шрифт:
— Думаешь, я не знаю, что ты наметила для своего сына?
— Что ты имеешь в виду? — требовательным тоном спросила Джессика.
— Ты хочешь, чтобы все племена объединились под рукой Его, — сказала Харах.
— Разве это плохо?
— Это опасно… для него… и Алия — часть этой опасности.
Алия завозилась, усаживаясь поближе к матери, глаза ее теперь внимательно изучали Харах.
— Я следила за вами обеими, — сказала Харах, — когда вы рядом. Алия для меня родная плоть, ведь она сестра тому, кто мне словно брат. И я
Харах поглядела на Алию:
— Почему, ты думаешь, я терплю ее уколы? Я знаю, что они не со зла.
Алия подняла глаза на мать.
— Да, у меня достаточно разума, Преподобная, — сказала Харах. — И я могла стать сайидиной. И я понимаю, что видят мои глаза.
— Харах, — Джессика передернула плечами, — не знаю, что сказать тебе. — И удивилась себе самой: слова эти были истиной.
Алия распрямилась, расправила плечи. Джессика почувствовала, что ее ожидание кончилось, ею владела теперь смесь решимости и печали.
— Мы сделали ошибку, — сказала Алия. — Теперь Харах просто необходима нам.
— Все случилось во время обряда семени, — сказала Харах, — когда ты преобразовала Воду Жизни, Преподобная Мать, Алия была уже в твоем чреве.
— Нам необходима Харах, — отметила Джессика.
— Кто еще может успокоить людей, объяснить им, кто я? — спросила Алия.
— И что ты хочешь, чтобы она сделала? — сказала Джессика.
— Она все знает сама, — ответила Алия.
— Я скажу им всю правду, — проговорила Харах. Лицо ее вдруг постарело, оливковую кожу избороздили грустные морщины — ведьма, да и только! — Я скажу им, что Алия — девочка лишь по виду, что она никогда не была маленькой.
Алия покачала головой. Слезы показались на ее щеках. Волну печали, исходящую от девочки, Джессика ощутила, как собственную грусть.
— Я знаю: я просто урод! — прошептала Алия, горечь взрослой интонации, исходящей из почти младенческого рта, делала эти слова почти непереносимыми.
— Ты не урод! — отрезала Харах. — Кто осмелился сказать, что ты урод?
И снова Джессика удивилась про себя ярости в тоне Харах и симпатии к девочке. Она понимала, — Алия не ошиблась, Харах действительно нужна им. Племя поймет Харах, ее слова и эмоции, ведь было ясно — она любит Алию как собственную дочь.
— Ну, кто это говорил? — повторила Харах. Уголком Джессикиной абы Алия вытерла слезы.
А потом разгладила смявшуюся ткань и промокшее пятно.
— Значит, и тебе незачем говорить такие слова! — потребовала Харах.
— Да, Харах.
— А теперь, — сказала Харах, — можешь рассказать мне, что с тобой было, и я передам остальным. Рассказывай все.
Алия сглотнула, посмотрела на мать. Джессика кивнула.
— Однажды я проснулась, — начала Алия, —
Слушая лепечущий детский голосок, Джессика вспоминала тот день, сумрак в громадной пещере.
— И когда я испугалась, — сказала Алия, — то решила бежать, но бежать было некуда… а потом я увидела искорку… ну не совсем увидела, если точно. Просто она была рядом со мной, и я ощущала ее чувства… она утешала меня, приговаривала, что все будет в порядке. Это была моя мать.
Харах потерла глаза, ободряюще улыбнулась Алие. Глаза фрименки по-дикарски поблескивали, она изо всех сил вслушивалась в слова.
А Джессика подумала: «Как можно знать мысли моей дочери… при ее невероятном опыте и воспитании?»
— И когда я почувствовала себя в безопасности и приободрилась, — рассказывала Алия, — рядом с нами оказалась еще одна искорка… тут все и случилось. Другая искра — это была старая Преподобная Мать. Она… передавала жизни моей матери… все-все… и я была вместе с ними и видела все… полностью. А когда все закончилось, и я оказалась там среди остальных… мне потребовалось много времени, чтобы отыскать себя. Их было так много.
— Как жестоко все вышло, — сказала Джессика, — разве можно, чтобы живое существо обретало сознание именно так? Но самое удивительное, что ты смогла воспринять все случившееся.
— Ничего другого мне и не оставалось! — сказала Алия. — Я не умела отвергнуть собственное сознание… или спрятать его, или отключить… все просто шло само собой… все…
— Мы не знали, — пробормотала Харах. — Когда мы дали твоей матери Воду, чтобы преобразовать, мы не знали, что ты уже существуешь в ее недрах.
— Не печалься об этом, Харах, — сказала Алия. — И мне тоже не следует грустить. В конце концов, у нас есть и повод для радости: Я — тоже Преподобная Мать, значит, у племени две Препо…
Она умолкла, прислушиваясь.
Откинувшись спиной на подушку, Харах поглядела на Алию, потом на Джессику.
— Разве ты не догадывалась? — спросила Джессика.
— М-м-м, — шепнула Алия.
Вдалеке, за отделявшими их от коридора занавесками, послышались громкие, протяжные крики. Певучие крики становились все громче, теперь можно было различить и слова: «Йа! Йа! Йом! Йа! Йа! Йом! My зейн, валлах! Йа! Йа! Йом! My зейн, валлах!»
Распевавшие вошли в стойбище снаружи, их крики постепенно удалялись.
Когда стало достаточно тихо, Джессика начала обряд, печаль слышалась в ее голосе:
— Это было в апреле на Бела Тегейзе, был Рамадан.
— Моя семья сидела в дворике, у бассейна, — продолжила Харах, — а воздух был влажен от капель фонтана. Дерево портигалс было рядом, с круглой кроной, темно-зеленое. А в корзине был миш-миш, и баклава, и кувшинчики с либаном… добрая снедь и питье. И был мир и в наших домах, и в садах… мир во всей земле.