Её Сиятельство Графиня

Вериор Лика

— Свободу Лизе Вавиловой! — голоса крепчали, и больше я не сомневалась в причине всеобщего собрания. Даже толстые стены, даже то, что я находилась ниже уровня земли, не удерживали силу слаженных выкриков.

Господь, сделай меня лучше той, кем видят все эти люди! Я не заслуживаю их жертвы! Не заслуживаю их смелости и любви!

Я с содроганием прислушивалась к каждому звуку. Боялась — вдруг толпу начнут разгонять? Я не раз видела подобное — в ход идёт сила, и неважно, против кого — будь то женщины, дети, старики. Как грубо порой городовые разгоняют калек на паперти — это зрелище всегда разрывало

мне сердце. А сейчас, слыша лишь выкрики, свист жандармерии, звон предупредительных колоколов, я могу представлять самые разные картины, и все — жуткие.

— Разойтись! Разойтись! — послышалось словно бы прямо за стеной. Я встала на спинку кресла, поближе к потолку, и слушала.

Звук ключа в замке застал врасплох. Когда дверь отворилась, я едва не упала, удачно соскользнув в кресло, словно так и сидела.

— Распоряжение о переводе в Петропавловскую крепость отменили, — недовольно бросил Тимашев. — Вас конвоируют в именье, где вы будете обитать под стражей до момента ссылки. Покидать усадьбу и прилегающие территории воспрещается.

Что за дворовые замашки? А где хвалёная вежливость? Шут!

Я, не торопясь, встала, оправила одежду, вуаль, что удачно закрыла лицо во время падения (даже в такой мелочи Господь оберегает меня!), и направилась к выходу.

— Вы не можете передвигаться без сопровождения, — предупредил Тимашев.

— Уверена, у вас много дел, меня сопроводят и без вас, — не намёк — прямо сказала. Не совсем же он бесстыден, чтобы настаивать на своём обществе?

— Я выкрою для вас минутку.

Что же — я была наивна. Настолько.

Сказав «конвоируют», Тимашев не преувеличил — из дворца я выходила в сопровождении семи соглядатаев, обступивших меня со всех сторон.

Выводили меня прямо на Дворцовую площадь. Не знаю, какую цель преследовал его величество, но толпа, окружённая кольцом из стражей порядка, очевидно поредевшая после попытки разогнать, увидев меня, закричала пуще прежнего.

Народ теснили подальше от дворца, никто и не сопротивлялся — махали мне шапками и платками, поднимали выше детей, чтоб и тем было видно.

— Лиза! Лиза!

— Свободу Лизе Вавиловой!

На глаза навернулись слёзы. Я так старалась не расплакаться, сидя в четырёх стенах наедине с собой, но вот-вот не выдержу — при свидетелях. Кажется, мне ещё никто и никогда не был так рад.

— Мы должны пройти до экипажа, — сообщил Тимашев. — Вот же… сброд…

— Следите за языком, — оборвала его, а сама присела в низком реверансе, посвящённом собравшимся.

Народ возликовал сильнее, а Тимашев рявкнул раздражённо:

— Показуха! Не задерживайте нас, графиня, вы не в том уже положении!

— Так всё же графиня? — притворно удивилась. — По вашему отношению я было подумала, что титула меня уже лишили, — Тимашев скривился. — Тогда извольте соблюдать приличия и — право — я бы не хотела отныне слышать и писка с вашей стороны, будьте так добры. А теперь — шевелитесь, я устала по вашей милости и хочу домой, — он было открыл рот, но я цыкнула: — Ни писка!

Сконфуженный, злой — отчего не мог найти слов — Тимашев не заговорил со мной вплоть до самой усадьбы, да и там не был излишне многословен — сунул мне предписания и удалился.

— А вы? — спросила у жандармов.

—

Приказано следить за вашей светлостью во избежание побега.

— Распоряжусь, чтобы вас накормили.

— Не положено…

— И что же, вы должны голодать? Глупости, — и я зашла в дом.

Было непривычно тихо — кажется, все ушли на площадь. Приятно видеть плоды своих трудов — крепостные, когда-то не смевшие и головы поднять, сейчас в один голос выступали против императора.

Принюхалась. Пахло жареным луком и выпечкой — я поспешила на кухню, и застала там старшее поколение. Люба, Дуся и Тихон суетились вокруг кастрюль и мисок.

— И чего вы тут? — спросила. Они разом взвились, уставились на меня огромными глазами: — Простите, не хотела пугать…

— Барыня! — со слезами бросилась ко мне Дуся. Принялась гладить, целовать, причитая: — Да что же вы! Ну как же так, ваша светлость, ну почто же вас забрали, ироды! Да как посмели!..

— Тише, тише, — погладила её по спине. — Всё хорошо, вот я тут. Чего переживать? Есть, что поесть? Там со мной несколько мужчин — все голодные. Они пока с нами поживут.

Тихон внимательно на меня посмотрел, но спрашивать ничего не стал — не хотел при женщинах. Конечно, он прекрасно понял, что там со мной за «мужчины».

— Где Илья?

— Как все, ваше сиятельство, — пошли за вам у императора просить, — покивала Дуся. — Тута осталися мы — старики, да мамки, кто за дитятками проследить должен. Всех уже спать, поди, уложили, кого надо было. А мы, вона, состряпать побольше решили, знамо дело — все голодные вернутся. А вы, душенька? Чай не кормили вас там совсем?

— Кормили Дуся, кормили — со всеми почестями приняли. Не переживай. Мирон Олегович тут?

— С остальными пошёл.

— Да как же? Тоже ведь не молодой уже… — покачала головой. — А вы — не устали? Давно уже спать должны, а меня ждать пришлось. Вы не беспокойтесь, скоро все вернутся, поедят. Всем хватит?

— Да, вашество, взяли на себя смелось — сразу на всех сготовили, раз дело такое.

— Правильно… Тихон, завтра утром обо всём поговорим — вместе. Хорошо?

— Да, ваше сиятельство, — поклонился. Знал уже, что скажу, и всё равно надеялся на лучшее. Оно и будет «лучшее» — для него по крайней мере. И для Дуси, и для всех остальных — с собой я никого брать не буду. Пусть доживают свои дни в тепле и комфорте, а Олег присмотрит…

Решила дождаться возвращения остальных — хотелось поблагодарить всех лично. А пока следовало бы прочитать, что там мне сунул Тимашев…

Письма оказалось два — первое, официальный указ о ссылке, а второе… Личное письмо императора?

Отложив в сторону указ, я вчиталась в неожиданное послание.

«Графин? Вавиловой Елизавет? Владиміровной

Наше съ Вами короткое общеніе позволило мн? уб?диться, что Вы женщина храбрая, разсудительная и не обремененная пустыми предразсудками. Въ иныхъ обстоятельствахъ, будь я — не я, а Вы — не Вы, быть можетъ, мы нашли бы взаимопониманіе, свойственное не положенію, но уму. Но судьба распорядилась иначе. Мы рождены въ т?хъ роляхъ, что назначены намъ не людьми, а самимъ Господомъ.