Ёлка для Ба
Шрифт:
– Это правда?
– спросил я.
– Ну да, - раздражённо ответила Изабелла.
– Ну и что? Что тебе сделали эти почки?
– Ты сама говорила: почки важней самой обезьянки, - объяснил я.
– Зачем же было держать меня в обаянии?
– Ты сам обезьяна, - ответила она, - я это не тебе говорила. А ты повторяешь подслушанные чужие слова, смысла которых не понимаешь. Но это естественное следствие того замысла, по которому мальчик ночует в одной комнате с нами. Интересно, кстати, чей это замысел?
– Да, - подтвердил Ю.
– Тебе же про микробов никто не говорил? Значит, никто и не обманывал.
–
– Вот результат твоих методов, - сказал отец, - гордись, филолог.
– Я ношу эти коробки, и должен был знать, что в них, - повторил я. Больше носить не буду.
– Теперь вы сами слышите, - сказала Валя, - каким может быть этот зверёк.
– Ты или заткнёшься, или уберёшься вон, - постановил отец.
– Я, не Валя?
– прошептал я в сторонку, и добавил погромче: - А десерт? У нас что на десерт?
– Почки, - огрызнулся отец.
– Сегодня ты без десерта, понял?
– Почки завтра на обед, - возразила Ба.
– С рисом.
– А он предпочитает битки по-столовски, - сказала мать.
– Язву заработает - назад в дом попросится, - пообещала Валя.
– Не бойтесь.
– В какой дом, в этот?
– воскликнул отец.
– Я скорей в сумасшедший попрошусь... А сюда проситься не заставите.
– Вот и он хочет, чтоб его попросили, - сказала Изабелла.
– Они с Валей родственники.
– А говорили - со мной, - сказал я.
– Кстати, Валя, - вдруг заговорил Ю, - может, вас устроит, если я попрошу вас остаться?
– Ты малость запоздал, - усмехнулся отец.
– Она уже осталась. Вместо неё выгнали моего сына.
– Кто выгнал-то?
– спросил я, удирая за дверь.
– Бунтовать? Вон!
– не менее запоздало выкрикнул отец.
– Проси, проси её, братец, это по тебе дело. Оно так и загорится в твоих умелых руках-языках.
– И сгорит!
– из-за двери крикнул я.
– Стыдись, - донеслось из столовой.
– To late, - пробежало вдогонку.
– Хорошо, Валя, давайте конкретно...
Я уже строил себе кулибку в кабинете Ди: утро вечера мудренее. Другие тоже в целом следовали этому правилу, самовар откипел своё, духи дома надорвали голо...
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
... са, эхо которых так свободно гуляет теперь в предзеркальи моего мозга, по устьям его извилистых канавок. Да, не чириканье колокольчика выступает там на первый план, а охрипший сорванный глас кладбищенского колокола, бу-бу, удары чугунной бабы в стены нашего дома, бум-бум: бунт. Словечко отца, выкинутое так, между прочим, выдало невзначай и его пророчью суть. Бунт вспыхнул благодаря, вроде бы, Вале, но счёт по справедливости, замаскированной под случайность, был предъявлен тому, кто был его безгласным подстрекателем: мне. После этого Вале уж никто не мог помешать...
Между тем, раньше, когда она действовала по собственной инициативе, такие попытки пресекались легко. Что же произошло с отработанной бдительностью стражей дома, не была ли обрезана и она, подобно... самсоновой бороде, в парикмахерской кварталом ниже по нашей улице - в "Образцовой парикмахерской"? Не лежат ли клочья этой бороды, атрибута мощи стражей, на цементном полу в мужском зале, где в тройных зеркалах отражается отныне и навеки бабья наружность Самсона, всеми международными организациями подтверждённая? Бум-бум, но и
Вероятно, такого рода жалобы следовало направлять в адрес, всё-таки, не мой - а главного виновника перемен, верховного стража-духа Бориса. Что-то у них там сначала переменилось, в мире невидимом, представленном в мире вполне ощутимом вдруг скрипнувшим ночью боком пузатого шкафа, ненароком хлопнувшей ставней, ворчаньем труб в подполе или шорохами в чулане, а из палисадника запахами, перешёптываниями, промельками чего-то едва уловимого органами чувств. А потом уж и в мире материальном всё забунтовало, соответственно правилам этого мира - вполне уловимо: вместо фиалочьего духа тут действовали чугунными бабами.
Первым испытал мощь бабы дом доктора Щиголя, как известно. В томительном, преисполненном пауз, разговоре с родственниками столь неожиданно почившего близкого знакомого, Ба - представляя собой образцовый пример сдержанности и в трауре, никаких преувеличений, ни одного безвкусного акцента!
– сумела умолчать о том, что и в её доме, кажется, уже слышны удары беспощадного ядра. В стенах дома покойного зияла всем очевидная дыра, и тут ассоциации, оснащённые вполне в других случаях приличным словечком "кажется", были бы действительно - безвкусны. Домашние покойного Щиголя выглядели уныло, никто не пытался заткнуть своим телом пробитую в семье брешь: принять на себя главенство и, стало быть, преемственность в вопросах заботы о пропитании. Я видел в их лицах отчётливые приметы распада, будто и они начали умирать вслед за своим стариком: по обыкновению, по инерции обыкновения Ди и Ба взяли меня с собой, хотя повод для визита был не совсем обыкновенный. Щиголи расположились за овальным щиголевским столом, ничем не отличавшимся от нашего, вдова и дочь с мужем, дальше - Ди и Ба, чтобы поговорить о покойном.
– Мне было далеко до него, - зайцы на стёклах очков Ди сидели смирно, тоже приуныли.
– Он был необыкновенный специалист.
– Он был идиот, - басом возразила дочь Щиголя.
– Он так и не понял, что в наше время нельзя уже переходить улицу вот так, думая о своём.
– Он думал и об общественном, - возразил её муж.
– Ты-то чего лезешь?
– вскинулась дочь.
– Ты-то тут причём? Тебе не понять, что произошло: катастрофа. А произошла она потому, что он не думал о нас. Он думал только о своём, только о себе.
– Милая, - вмешалась Ба, - теперь вам нужно думать только об одном, о единстве. Ведь теперь всё ляжет на вашего мужа.
– Вот именно, - подтвердила дочь Щиголя, - и он ляжет. Вон, один уж лёг.
Доктор Щиголь лежал в это время в гробу, в своей клинике, выставленный на всеобщее обозрение. С ним прощались коллеги и пациенты.
– Твой отец был замечательный человек, - сказал Ди.
– Был, - повторила вдова и заплакала.
Меня и внучку Щиголя, Лену, точнее - Лёку, отправили в спальню, нам ещё рано было сидеть за таким столом. У Лёки был там свой уголок, как и у меня в спальне Ю и Изабеллы, но с куда большим шиком устроенный: туда вместился кукольный столик, шкафик и посуда. Смерть деда не нарушила порядка в этом углу жизни. Лёка сразу же рассадила с десяток своих кукол, труппу лилипутиков, которой самодержавно владела, вокруг столика и стала их кормить. Я пассивно участвовал в этом аттракционе, стоял рядом, как и было издавна заведено.