Эсхит. Нерыцарский Роман
Шрифт:
– -- Познали истину? Неужели, вопрос, над которым тысячелетиями тщетно бились мудрецы, разрешили здесь? Так в чём эта высшая истина?
– -- Войди в Тукатому и истина откроется тебе. Войди, и наступит предел скитаниям, обретешь блаженство покоя, наступит полная ясность, станет определённым смысл жизни, найдешь там главное --- самого себя.
– -- А я явился сюда не ради себя, --- усмехнувшись, сказал Рауль, --- я давно забыл о себе. Только ради одного себя бы не пошёл, я пришёл ради других. А со мной... как получится. Может о том, что свершу я, никто и не узнает.
– -- Пылкие любовники, отважные воины, бескорыстные спасители мира, странствующие чудаки, озлобленные непризнанные гении --- все были уверенны, что взяв Бриллиант в руки, вынесут его из страны и подарят его миру. Они все --- и самые лучшие, и самые худшие --- были страстными стяжателями славы, своей славы. Каждый жаждал, чтобы его имя знали все и повсюду --- а теперь они забыли свои имена.
– -- Я не отказываюсь, просто меня не интересует, придёт ли эта слава или её никогда не будет, не я должен заботиться о том.
– -- Тогда иди.
– -- Но куда?
– -- Ты сейчас стоишь на краю обрыва, вот и иди по краю, как бы страшно не казалось, не останавливайся. Остановишься --- не дойдёшь, встретишь непреодолимое препятствие --- иди, иди на него, иди сквозь него, иди через него. Не усомнишься --- дойдёшь...
Произнеся последние слова, Вечная Дева едва заметно начала удаляться, Раулю чудилось, что какая-то невидимая сила втягивала её в своё лоно, и вскоре Вечная Дева исчезла, унося за собой отблески яркого сияния.
"Как она прекрасна, --- подумал Рауль.
– -- Только бы глядеть на неё и ни о чём больше не помнить. И даже пусть будет это происходить не очень часто, может всего раз в полжизни. Мне достаточно того, что я буду знать, что она где-то близко, а я рядом... Но о чём это я? Остаться здесь, но я не я и не принадлежу себе. Довольно блажить, надо идти".
И он решительно пошёл по краю...
VII глава.
Край, по которому медленно шёл Рауль, постепенно превращался в узенькую тропинку с крутыми обрывами по обе стороны, становившимися с каждым шагом ещё круче, а потом и вовсе перешедшие в отвесные гладкие без единого выступа стены, где, если сорваться и полететь вниз, было бы не за что уцепиться. Рауль не обращал на это никакого внимания и спокойно шаг за шагом, ставя носок задней ступни вплотную к пятке передней, как бы отмеривая расстояние, не задерживаясь ни на миг, двигался вперёд, а тропинка, тем временем, ещё больше сужаясь, превращалась в подобие острого лезвия двуручного меча, почти полностью исчезая из видимости. Он не удивлялся, не пугался, не думал, он шёл как шёл и ждал, что будет, всё воспринимал как есть и был готов ко всему, и, не тушуясь, каждый свой следующий шаг он делал как обычный шаг, как если бы шёл по широкой, ровной дороге свежим летним утром. И когда с почти исчезнувшей, ставшей не толще волоска, тропинки, оставив пропасть позади, он ступил на большую каменную площадку, выпиравшую из скалы, то почти не заметил этого и пошёл уверенно дальше, словно продолжил обычную приятную прогулку.
А впереди, прямо перед ним дрожащий воздух будто бы уплотнился, загустел и тут же отвердел, и из вновь возникшей материи сложилась фигура колоссального по величине чудовища, похожего на уродливо раздутого в толщину крокодила, разинувшего пасть, утыканную тремя рядами изогнутых и острых зубов, напоминавшие сабли кочевников. И Раулю, если продолжать двигаться вперёд, никуда не сворачивая, надо было идти прямиком во чрево чудовища, что он, не мешкая, и проделал: пройдя по немыслимо скользкому, обмазанному чёрной, тускло мерцающей слизью языку, между частоколом желтоватых зубов, через отдающее непереносимым смрадом горло, он проник в тёмную утробу. Какое-то время он ощущал сильнейшую, удушающую вонь, от которой слёзы сами собой текли из глаз, а рот казался будто бы набитым полуразложившимися трупами ежей. Переставая понимать, кто он и зачем он здесь, Рауль упорно, словно бы отвоёвывая каждое следующее движение, с неимоверным трудом отрывая ноги от какой-то невидимой в полной темноте липкой массы, продолжал продвигаться дальше, совершенно не видя куда идти, и не думая, что может его ждать потом, когда идти станет некуда. Но в какой-то неуловимый миг мрак очень быстро и как-то естественно рассеялся, и опять неяркий, мягкий свет разлился повсюду, а то, что казалось страшным чудовищем, мгновенно пропало в никуда, словно оно явилось только в его воображении, а в действительности никакого чудовища никогда и не было.
Рауль теперь шёл по дороге, проложенной по ущелью, где по обеим сторонам друг против друга высились две почти строго отвесные горные гряды, но они стояли не прямо вдоль дороги, а как-то наискосок, беспрерывно стремясь сойтись вместе, соединившись в общей точке, непрестанно сужая пространство необходимое путнику, который уже отчётливо видел место, где горы, смыкаясь, сливались в одну и образовывали глухой тупик. И скоро Раулю пришлось идти не как обычно прямо, лицом вперёд, а боком протискиваться между двух шершавых сходящихся стен, и когда тупик оказался на расстоянии согнутой руки, он бросился на него, словно собираясь пробить скалу своим телом. Но он ничего не почувствовал, только едва уловимое мгновение темноты и снова --- сиял тот же свет, а он шагал по той же дороге.
А на чистом, бледном, как воск, небе, будто многоточие на чистом листе пергамента, появились три тёмных пятна, они, быстро увеличиваясь,
...Стало так тихо, как не бывает даже в могиле, и он шёл, точно крался, как любовник мужней жены, по чужому замку, стараясь бесшумно прикасаться подошвами сапог к гладким камням, которыми была вымощена дорога, даже его дыхание стало таким слабым и тихим, точно он впал смертный сон. "Невозможная тишина, --- думал Рауль, --- идеальный покой, наверно, таким он и должен быть, когда никого близко нет, а человек совершенно один, и нет ничего ни в прошлом, ни в будущем, ни в душе. Наверное, это и есть высшее блаженство? Но нельзя обманываться, высшего блаженства не бывает, человеку не может быть абсолютно хорошо. Блаженство, покой, вообще, опасные и ненужные вещи, по крайней мере для воина, иначе всё обессмысливается: устремления, желания, возможности, надежды, сама жизнь..."
Не успел он додумать свою мысль, как почувствовал, что земля под его ногами становится мягкой, перерождаясь в скользкую, расползающуюся из под подошв сапог тёмную жижу, которая быстро сама собой нагревалась и, начиная равномерно бурлить, выбрасывала повсюду лопающиеся с сизым паром пузыри. Нагретая масса быстро прибывала, поднимаясь всё выше, и скоро Рауль, почти как механический истукан, переставляя до предела отяжелевшие от навязшей грязи ноги, брел уже по колено в густом горячем месиве. А из кипящего и булькающего варева, полезли разные мелкие диковинные существа, их число, казалось бесконечным. Твари, словно кто-то нажимал им на затылки, беспрерывно разевали зубастые пасти, хватая и цепляя путника за ноги, будто пытаясь если не остановить его, то хотя бы как-то придержать. Рауль же, стараясь сохранять внутреннюю невозмутимость и внешнее равнодушие, понимая, что в такой вязкой каше невозможно не то, что идти, но и просто стаять и не падать, упрямо, едва сохраняя устойчивость, потихоньку, с невыносимыми усилиями тащился дальше, неумолимо погружаясь в бурлящее болото всё глубже и глубже. Когда ему стало по грудь, животные, обитавшие там, начали, как лягушки из болота, выпрыгивать из грязи совсем близко к лицу: большеголовые, с чёрно-зелёными телами, с коротенькими лапками и длинными хвостами, и каждое со своей собственной, не похожей на остальных мордочкой. Они, причмокивая, распахивали несообразные с карликовыми телами уродливо-большие рты, ослепляя его яркой красной вспышкой раскалённого нутра, пылавшего настоящим огнём. А стоило Раулю погрузиться по горло, существа выстроились плотным строем, без единой щёлочки вокруг его головы, словно живая ограда, полностью заслоняя своими телами возможность что-то видеть. Идти стало совершенно невозможно, он чувствовал, что уходит всё глубже, что топь скоро поглотит его с головой, если раньше не свариться в этой кипящей, адской похлёбке. Но он совсем не думал о том, что может сейчас сгинуть, утонуть, захлебнуться, сгореть в засосавшей его почти целиком трясине, его тело казалось ему сплошной раной, одним органом беспрерывной, невыносимой боли, и так больно ему никогда не было. Но необъяснимое, несообразное с его положением, ощущение счастья вдруг залило всю его душу, такой лёгкости и ясности он никогда прежде не переживал, душе стало бесконечно хорошо, от того, что телу было так невыносимо плохо. Поглощённый этим чувством, он не заметил того момента, когда отступило болото и он, как прежде --- чистый, сухой и свободный --- снова шагал по дороге.
VIII глава.
Пропасть, бездонным провалом разверзшая впереди, только рассмешила его: Рауль, как если бы дорога не кончалась и продолжала серым полотном лежать у его стоп, уверенно сделал следующий шаг, ставший шагом в бездну.
"Я не останавливаюсь, я всё время двигаюсь и не меняю направления", --- промелькнуло у него в голове, когда он долго и однообразно летел вниз, зачарованно смотря на быстро уходящие вверх бесконечные стены, на них уже невозможно было различить ни одного отдельного камня или выступа, всё слилось в однообразные прямые линии. "А если прикоснуться к ним?" --- Подумал он и протянул руку.