Этот мир не для нежных
Шрифт:
— Трубы, — проследив за взглядом Лив, сказала Роми. — Здесь, на поверхности, всегда трубы поют.
— В подвале не слышно, — кивнула девушка.
Некоторое время они шли мимо, вдоль и иногда поперёк бесконечных поющих труб. Ни вокруг, ни вдалеке не было ничего, чтобы напоминало хоть какую-то жизнь. Ни зданий, ни машин, ни людей. Не было даже деревьев и травы, вообще никакой растительности. Только крошащийся под ногами старый, рассыпающийся бетон и бесконечные, поющие свою монотонную песнь трубы.
— Ты
— У нас много легенд и сказок. На все случаи жизни. Больше нам родители ничего не могли оставить.
— А куда они...
Ром понял, что хотела спросить Лив, и не обращая внимания на предостерегающие знаки со стороны сестры, быстро сказал:
— Они все ушли. Навсегда. Туда, откуда не возвращаются.
Лив догадывалась о чём-то подобном, но чтобы вот так вдруг остались сиротами разом столько детей, не могла себе представить. Катастрофа государственного масштаба?
— Что-то случилось? — спросила она, сглотнув комок, подвисший в горле.
— Нет, — опять быстро ответил Ром. — Они ушли вовремя. Нам ведь тоже скоро, да, Роми? Роми уже разворачивалась к брату с явным намерением дать подзатыльник, но Ром отскочил за Лив и шепнул ей совсем тихо в ухо:
— Только она не выполнила главного. А всё потому, что Франса забрали лаборанты.
— Зачем? — шепнула в ответ Лив.
— На переработку, — успел ответить Ром и заорал. — Пусти, больше не буду!
Потому что Роми ухитрилась схватить его за ухо и вытащить из-за обескураженной Лив.
— Не болтай лишнего, идиот, — сказала она ему, и Ром согласно кивнул, потирая покрасневшее ухо.
— Так вы будете слушать? — грозно спросила Роми, и все согласно закивали.
Девочка, как профессиональная рассказчица, сделала глубокую, полную пока ещё непонятного значения паузу, и наконец, произнёсла
— Итак...
Все замедлили шаг, и мальчишки вместе с Лив тоже обратились в слух.
— Это было когда-то очень давно. Моя мама оставила эту историю мне, а ей оставила моя бабушка. Тогда автобусы с туристами только начинали появляться в наших местах, и их воспринимали, как нечто совершенно удивительное. Однажды автобус остановился там, где ему не следовало, туристы, пользуясь случаем, вышли, чтобы размять ноги. Они всегда зачем-то выходят «размять ноги». А когда вернулись на свои места, одного так и не досчитались. Долго искали по всей округе, но он словно сквозь землю провалился.
Лив оглядела пустынное, расчёрканое только линиями труб постапокалиптическое поле, и подумала, что этот человек мог, действительно, только провалиться сквозь землю. Куда он мог деться ещё? Некуда ему было деться тут, совершенно некуда. Роми тем временем, придав голосу ещё большей загадочности,
— И вот прекратили поиски, и сезон туристов закончился, и все начали забывать о случившемся. И тогда вышел странный человек к чаше во время свершения обряда танцев на стекле. А так как сезон уже закончился, то никто не огородил чашу, и человек этот в оборванной одежде и изрядно похудевший вышел прямо к ней. На лице его лежала загробная печаль, а под глазами мертвенными кругами залегли коричневые тени.
— Ой, — вырвалось у Кузи, и он тут же зажал непослушный рот ладонью. Роми строго посмотрела на него, а Ром поймал за руку, и, несмотря на недовольное сопротивление, уже не отпускал.
— Повторяю: в коричневые тени провалились его глаза, — Роми явно намеревалась закрепить успех. — И только вышли дети обагрить танец кровью, протянул он к одной из девушек руки и крикнул: «Тина, любовь моя!», и бросился прямо в середину чаши всем телом, и сердце его пронзили осколки. И одна из танцующих бросилась к нему и плакала.
Роми сделала паузу и выразительно посмотрела на Кузю. Кузя закусил губу, но молчал.
— И стонала она, и заламывала руки, а потом упала рядом с ним, и сердце её тоже пронзили осколки. Где и когда они встретились, и почему это вообще стало возможным, никто не знает. Такое вот случилось страшное. С тех пор приходит к Чаше призрак отставшего туриста с осколком в сердце, ищет свою Тину среди живых.
— Почему? — не поняла Лив.
— Потому что не знает, что она умерла, — задумчиво ответил Ром. — Он же первый на осколки бросился.
Лив услышала тихий вздох, обернулась назад и увидела, что Кузя оседает на землю. Словно в слайд-шоу мальчик ватной куклой, подломив колени, медленно повалился на бетонное месиво, дёрнулся и замер. Казалось, что он уже не может быть бледнее, чем был всегда, но тут стал белым абсолютно. Девушке показалось, что это и есть его истинная сущность. Он — призрак.
Тут же одним длинным прыжком Ром оказался возле упавшего Кузи, приподнял лёгкое тело, положил его голову себе на колени и стал хлопать по щекам. Во взгляде и движениях Рома было столько нежности и тревоги, что Лив тут же поняла, почему он так протестовал против того, что Кузя хочет быть мальчиком. «Ведь Ром его... любит?», — подумала Лив.
— Какое ты бестолковое существо, — ласково забормотал Ром, когда Кузя наконец-то приоткрыл глаза. — Зачем же, зачем... Я же говорил, предупреждал. Не надо тебе, неправильно. Опасно. Очень.
Кузя, как только пришел в себя, слабо, но решительно отстранил друга, попытался встать сам. Сначала не получилось, он как-то неловко обвис на Роме, еле слышно шелестя:
— Не надо, все в порядке, я сам. Смогу, правда.
Он потихоньку выправился, отстранил поддерживающие руки и виновато посмотрел на Лив: