Этот мир не выдержит меня. Том 5
Шрифт:
— О! — Марк страдальчески закатил глаза. — Ты хочешь послушать байки и слухи? Если так, то тебе повезло — баек и слухов было предостаточно! Один умник утверждал, что золото гвардейской брони можно пробить, но не клинком, а только бранным словом. Другой говорил, что одним лишь матом не обойтись — придётся грызть золото зубами. Третий предлагал обмазаться свежим дерьмом — мол, золото его боится, и только так и можно приморить проклятых истуканов Риордана…
Марк поморщился, словно от зубной боли. Рассказы о подобной ерунде доставляли ему почти физические страдания.
—
— Согласен, — усмехнулся я. — А даже если оно не сработает, есть шанс, что гвардейцы побрезгуют прикасаться к такому ароматному «красавцу».
— Очень вряд ли, — взгляд Марка стал тяжёлым, злым. — Они не люди, и им чуждо всё человеческое. Они не боятся ни смрада, ни грязи, ни даже смерти… Ни своей, ни чужой.
Пусть разведчику не доводилось биться с гвардейцами Риордана, но сражения с их «коллегами», принадлежавшими другим баронам, произвели на него неизгладимое впечатление. Это слышалось в глухом от гнева голосе и читалось в тусклых от плохо скрываемой боли глазах.
Что же, бесстрашие врага — особенно если оно соединено с холодным рассудком, — действительно очень серьёзный козырь, однако даже он вовсе не гарантирует победу. Пусть ситуация неприятная, но отчаиваться нельзя. Тот, кто вздрогнул ещё до выстрела, уже промахнулся, как любил повторять один из моих инструкторов по огневой подготовке. А тот, кто испугался ещё до боя, уже проиграл.
— И всё-таки у них есть слабое место, — возразил я, припомнив слова Большого. — Говорят, гвардейцы Риордана не любят солнце.
— Скорее, солнце не любит эти отродья, — скривился Марк. — Но сам я про такое не слышал… Знаю лишь, что ложное золото, в отличие от настоящего, блестит в темноте, а не на свету. Но вряд ли это как-то поможет в схватке…
Интересная особенность, если, конечно, дело действительно обстояло именно так. Однако, как её можно использовать против гвардейцев на поле боя было решительно непонятно. По крайней мере, пока.
«Ювелиры, наверное, отдали бы за такой металл целую гору настоящего золота, — неожиданно для самого себя подумал я. — Сияющие в темноте украшения… У светских львиц они, без сомнений, были бы нарасхват… Большой говорил, что гвардейцы очень и очень немаленькие, а значит, весьма увесистые… Если удастся доволочь их куда-нибудь поближе к цивилизации, то можно будет неплохо заработать…»
Я слегка тряхнул головой. Деньги сейчас не главное — перед серьёзным боем думать о них совершенно бессмысленно. К тому же глупо делить шкуру неубитого медведя — гвардейцы пока живы и здоровы. Если, конечно, так вообще можно было сказать об искусственно созданных магических «роботах».
Покрутив Марка и так и эдак ещё несколько минут и не добившись от него ничего нового, я оставил разведчика разбираться с караулами, а сам направился прямиком к Фруасу Суару.
Сумасшедший историк не сдвинулся со своего места ни на миллиметр. Он встретил
«…Грубые, не озарённые светом истинного благородства людишки радовались тому, что им удалось пережить очередной день их бесполезной, лишённой всякого смысла жизни. Они, неспособные оценить тонкий вкус изысканных блюд, радостно набивали свои безразмерные утробы грубой пищей, словно ках’Этские черви, нашедшие в голубых льдах тушу погибшего северного алифанта…»
Дедуля был, как всегда, в своём репертуаре: низкопоклонничал перед аристократией, а к простому люду относился с высокомерным пренебрежением. Впрочем, читать ему нотации на тему всеобщего равенства и братства я не собирался. «Старому псу» было не до освоения новых «трюков» — ему вполне комфортно жилось в уютной «конуре» из привычных стереотипов.
— Мне нужна твоя помощь, — почти шёпотом произнёс я, присев на лавку рядом. — Мне нужно знать, как можно пробить броню из ложного золота. Без магии, без чар и без колдовства.
Я не стал разводить интригу и сразу рассказал об интересующем меня вопросе. В данном случае играть словами и плести хитрую паутину и недосказанностей, чтобы исподволь вытянуть из собеседника необходимые сведения, не имело никакого смысла. У воспалённого безумием сознания был к этим трюкам стопроцентный иммунитет.
Стоило мне открыть рот, как старик резко дёрнул рукой — то ли от неожиданности, то ли от злости, что его отвлекают от дела. Однако уже в следующее мгновение он вернулся к своему занятию, и перо заплясало по бумаге пуще прежнего.
«Дерзкий юнец, волею судеб оказавшийся во главе того сброда, о которому шла речь выше, молил о помощи ослабевшего, но всё ещё величественного старца, осматривающего округу твёрдым, как хрустальные клинки варлогов, взглядом. В старце том, несмотря на пережитые им невзгоды, плохо отразившиеся на его облике, чувствовался благородный стержень, всегда присущий людям, пусть и низким по рождению, но сумевшим возвыситься над подлым сословием. Так бывает только тогда, когда вострый ум оказывается во сто крат сильнее оков происхождения!»
Я усмехнулся. Что сказать, лишней скромностью Фруас Суар явно не страдал. Всё правильно, сам себя не похвалишь — никто не похвалит. Гениальный историк понимал эту простую истину не хуже меня.
«Однако тот юнец зря рассчитывал на помощь! Пусть память мудрого старца была уже не так крепка, как в годы далёкой молодости, однако он чувствовал, что юнец не достоин даже его взгляда, не говоря уж о тех знаниях, что хранились в убелённой благородными сединами голове. „Юнец — плут, юнец — лжец, юнец — обманщик!“ — вот что думал в тот миг старец. Он не помнил имени прохвоста, но знал, что тому нельзя верить».