Этот мир не выдержит меня. Том 5

Майнер Максим

— Меня зовут Феликс, — прошептал я. — Феликс Обрин. Но, думаю, ты не хуже меня самого это знаешь.

«Названное юнцом имя было знакомо старцу. Так звали подлого вора, бессовестного глупца, который украл плоды многолетних научных изысканий в тщетной надежде спасти своих не менее глупых сестёр. Воспоминания туманили седую голову благородного старца, его размышления путались, а рассудок, собранный буквально по крупицам, снова трещал по швам! „Ваше Высочество… Феликс… Пузырьки… Хольд“, — эти мысли терзали рассудок старца…»

Пальцы

Фруас Суара задрожали, а буквы, которые и раньше не были образцом каллиграфии, в одно мгновение превратились в нечитаемые закорючки.

Я быстро «качал» ситуацию. Похоже, старик придумал весьма оригинальный способ если не победить, то хотя бы обуздать сумасшествие. Он как бы расщепил себя, наблюдая за телом «со стороны» и стараясь не влезать при этом в собственную голову. Задумка сработала неплохо, однако моё имя стало триггером, спусковым крючком, который запустил процесс воссоединения сознания.

— Эй! Фру… — я оборвал себя на полуслове — мало ли как безумец отреагирует уже на своё имя. — Эй, мощный старец! Гигант мысли! Моё имя тебе лишь послышалось! На самом деле, оно не имеет никакого значения…

Я говорил и говорил, стараясь заронить в голову старика нужную мысль, но результата не было. Его рука дрожала всё сильнее, а закорючки превратились в царапины на бумаге. Перо стоило макнуть в чернильницу, стоявшую рядом, но Фруас Суар уже не мог этого сделать.

Нужно менять тактику, пока дедуля окончательно не превратился в овощ. Если простые слова не возымели эффекта, то, возможно, стоит попробовать другой способ? Что написано пером, не вырубить и топором — так, кажется, гласила известная пословица…

Я взял руку Фруас Суара, сам окунул кончик пера в чернильницу, а затем неловко вывел на шершавом листе несколько предложений.

«Старец снова забыл имя надоедливого юнца. Пусть дряхлое тело причиняло ему лишь страдания, но у преклонного возраста имелись и свои достоинства — например, дырявая, словно решето, память».

Рукописная «пилюля» для больного разума сработала почти мгновенно. Уже в следующую секунду, после того как я написал последнее слово, Фруас Суар с удивительной силой вырвал свою руку из моей и «застрочил» с удвоенной скоростью.

«Человеческая глупость воистину безгранична, и подтверждением тому служил юнец, не знавший приличий и донимавший своим назойливым вниманием уставшего от многомудрых трудов старца. Впрочем, что взять с простолюдина? Пусть в чертах его лица и присутствовала определённая утончённость, а в движениях — плавная стремительность, говорившая о знакомстве с благородным искусством фехтования, однако отсутствие воспитания и, как следствие, отсутствие манер, выдавали в нём человека низкого, подлого, лишённого чести. Юнец зря надеялся на помощь — такие, как он, достойны лишь презрения, и им никогда не заполучить даже жалких крох того знания, которое скрывалось за высоким лбом учёного мудреца».

Реагировать на не самые лестные слова в свой адрес я не стал. Во-первых,

Фруас Суар никогда не отличался ласковым обхождением, а во-вторых, мне доводилось выслушивать и куда более серьёзные оскорбления. К тому же, ругань — не сталь. Вреда для здоровья от неё точно не будет.

— Быть может, учёный мудрец просто не знает, что такое ложное золото и как его можно повредить? — с преувеличенным сомнением спросил я. — Быть может, учёный мудрец не так мудр и не так учён, как сам думает?

Уловка, конечно, была до крайности примитивная, но, учитывая зашкаливающее самомнение гениального историка, она вполне могла сработать.

«Глупый юнец в скудоумии своём решил, что сможет обмануть умудрённого жизнью старца, но тот сразу заметил подвох. Фальшивое недоверие к его безграничным познаниям вызывало лишь смех учёного мужа, жаль только, ослабевшее тело не позволяло ему огласить округу звонким, словно брачные трели южных забаров, хохотом. Как неразумному ребёнку ни за что не провести взрослого человека, так и скудоумному юнцу ни за что совладать с разумом, превосходящим его собственный в тысячи раз!».

Как и следовало ожидать, прямой укол по самолюбию результата не дал. Однако, если атака в лоб не увенчалась успехом, это означало лишь одно — нужно попробовать зайти с фланга. Тот, кто считает себя умнее других, часто нетерпим к чужим ошибкам. Нетерпим настолько, что готов расшибиться в лепёшку, чтобы доказать чью-то неправоту.

— Ты, старец, хоть и выдающийся, но далеко не единственный мудрец в этом городе, — я говорил нарочито пренебрежительно. — Мне уже рассказали о ложном золоте, и те рассказчики были не глупее тебя. Я знаю, что ложное золото блестит лишь в темноте, а на свету теряет блеск…

Я дал Фруасу Суару мгновение, чтобы он мог вставить свою реплику, но перо в его руках оставалось недвижимо.

— Но только под светом солнца оно становится по-настоящему тусклым, — продолжил я, не дождавшись реакции старика. — И только под светом солнца его можно разрушить.

Сказанное мной было лишь предположением, основанном на информации, полученной от Большого и Марка. Имелась ненулевая вероятность, что всё это лишь слухи, однако Фруас Суар быстро развеял мои сомнения.

Он нервно окунул перо в чернильницу и, в отличие от прошлых многословных записей, ограничился всего несколькими строчками.

«Заполучив лишь частичку знания, юнец со свойственным глупости самодовольством решил, что получил ответ на свой вопрос. Однако он даже не подозревал, что одного лишь солнечного света будет недостаточно…»

Дело сдвинулось с мёртвой точки. Старик, сам того не понимая, уже очень мне помог. Однако показывать радость было нельзя — несмотря на постоянно опущенную голову, он каким-то образом прекрасно видел всё, что происходило вокруг.

— Конечно, одного солнечного света не хватит, чтобы убить золотого гвардейца, — с издёвкой хмыкнул я. — Только идиот мог бы предположить подобное…