Этот мир не выдержит меня. Том 5
Шрифт:
Я снова замолчал. Фруас Суар раздражённо дёрнул пером, но писать ничего не стал.
— Знающий человек дал мне рецепт зелья, — добавил я. — Смесь кислот в определённой пропорции… И если нанести эту смесь на клинок, то броню гвардейцев можно будет разрубить даже простым мечом.
Я намекал на «царскую водку», которая была действительно способна растворить золото — правда, обычное, а не ложное, — и Фруас Суар прекрасно понял намёк.
«Старец, вокруг которого продолжали сновать низкородные людишки, занятые своими бессмысленными делами, ликовал. Юнец оказался не только глуп, но ещё и доверчив! Он принял за истину слова какого-то необразованного дурака, который рассказал
Фруас Суар снова опустил кончик пера в чернильницу. Он так разошёлся, что явно не собирался прекращать свои эпистолярные упражнения. Я же внимательно следил за каждым написанным им словом.
'Старец давно перестал удивляться тому апломбу, с которым некоторые простолюдины стремятся явить миру своё невежество. Однако самодовольная физиономия юнца, его блестящие в полумраке глаза, его губы, готовые в любой миг растянуться в гнусной улыбке, выводили убелённого сединами мудреца из себя. Юнец не подозревал, что ответ, на мучающий его вопрос, всё время был совсем рядом, почти у него под рукой, но он, как и положено глупцу, не мог догадаться об этом! А всего-то нужно было понять, что ночь любит лгать, и лишь день способен раскрыть её обман. Что тьма всегда изменчива и потому лжива; что лишь солнце никогда не лжёт, и под его светом любая неправда слабеет, и что тогда её можно победить, но победить не светом, а лишь самой правдой!
Только истина сильнее обмана, так же как знание сильнее невежества, а благородство сильнее бесчестия. Однако столь высокие материи находились за пределами понимания того земляного червя, которому лишь волею непредсказуемой судьбы повезло родиться человеком'.
Корявенькие буквы скакали по строчкам. Я всматривался в них до боли в глазах. Чутьё во весь голос вопило: «Вот оно!». Однако разглядеть суть за витиеватыми и полными пафоса формулировками оказалось не так просто.
Я ещё раз перечитал последние абзацы. Поражающие своей «оригинальностью» мысли о том, что неправду может победить лишь правда, а ложь всегда бессильна перед истиной, казались пустыми умствованиями, которые вызывали только глухое раздражение и желание перейти к неконвенциональным способам ведения допроса.
«Старец с огромным удовольствием наблюдал за тем, как бессильный разум юнца пытается разгадать непосильную для него загадку. Глупец, столкнувшись с истинным гением, чувствовал лишь бессилие и раздражение. Бессилие перед подавляющей мощью чужого ума и раздражение собственным скудоумием…»
Фруас Суар спешил поглумиться надо мной в свойственной ему манере, однако добился обратного результата. Я тряхнул головой, отгоняя подальше мешавшие делу эмоции, и улыбнулся. Он говорил, что ответ всё время находился где-то рядом, буквально у меня под рукой… Что, если это не фигура речи?
Я посмотрел на себя. Взгляд сразу уткнулся в кошель, висевший на поясе. Мысли закружились в голове с утроенной скоростью, и уже через мгновение всё встало на свои места.
Старик не лгал. Неправду действительно может одолеть только правда, а средство победить гвардейцев барона Риордана действительно всегда находилось у меня под рукой.
Золото. Мягкое, тяжёлое, совершенно непригодное для изготовления оружия и чудовищно дорогое… Настоящее золото
Похоже, меня ждёт очень затратная битва.
Глава 22
Я вытащил из кошелька увесистую жёлтую монету и крепко сжал её между пальцев. Что же, придётся использовать накопленные капиталы не по назначению. Впрочем, возможная цена меня совершенно не пугала. Лучше заплатить за победу золотом, чем кровью — на круг выйдет куда дешевле.
Фруас Суар, по-прежнему не отрывавший взгляда от амбарной тетради, каким-то невероятным образом заметил монету в моей руке. Он затрясся, но не в припадке вновь накатившего безумия, а от банальной злости. Перо, сдавленное узловатыми стариковскими пальцами, судорожно заметалось над листом бумаги.
«Благородный старец не верил собственным глазам! Непостижимо! Наглый юнец оказался куда прозорливее, чем можно было предполагать! Он сумел разгадать загаданную ему загадку, причём сделал это столь стремительно, стол быстро, будто бы походя… Неужели убелённый сединами мудрец ошибся, когда посчитал юношу непроходимым глупцом? Но если так, то в чём же таилась причина подобной ошибки? В том ли, что благородный старец за отсутствием манер, за грубостью, за дерзостью не сумел разглядеть пламя вострого разума — пламя, сродни тому, что горело внутри него самого, озаряя всё вокруг светом истинного благородства???».
Фруас Суар дёрнул рукой, смазав последнее слово и посадив на бумаге огромную кляксу. Всё естество гениального историка бунтовало против мысли о том, что кто-то мог оказаться не глупее его самого.
«Нет! Невозможно! Благородный старец ошибся, но причиной ошибки стала гнусная подлость, присущая юнцу, а вовсе не его ум! Мудрец, чей светлый рассудок являл собой вместилище бесценных знаний, оказался бессилен перед лживой — почти животной! — хитростью наглого простолюдина… Но как молния дважды не бьёт в одно и то же дерево, так и разумный человек не позволяет себе дважды допускать одну и ту же ошибку. Старец усвоил урок, преподнесённый ему подлым юнцом. Он дал себе зарок отныне и навсегда не замечать надоедливого проходимца, что бы тот ни делал и что бы ни говорил! Для убелённого сединами мудреца юнец больше не существовал. Отныне и навсегда…».
Приняв столь удобное решение, Фруас Суар полностью успокоился. Его руки перестали дрожать, и он тут же погнал вольную строку, подробно описывая всё, что происходило вокруг: от гула ветра, гулявшего по крыше, и треска поленьев, подброшенных Висельником в почти потухший очаг, до шёпота сидевших за столами бойцов и криков часовых, вышагивающих вокруг трактира.
В повествовании не нашлось место лишь мне одному, но я только усмехнулся в ответ на эту чуть ли не детскую подначку. Безумный дедуля выбрал самую простую тактику. Если не сумел одолеть оппонента, то игнорируй его, делая вид, что никакого противостояния вовсе не было. Только так можно сберечь в целости и сохранности хрупкое чувство собственного величия, присущее самовлюблённым, но неуверенным в себе людям.
— Спасибо тебе, — мягко, с улыбкой, произнёс я. — Ты очень мне помог.
Я знал, что эти слова, несмотря на тон, будут восприняты уязвлённым гением как издёвка, но не смог удержаться от лёгкой колкости. Перо качнулось в руке старика, правда, стоило отдать ему должное, никаких других признаков недовольства больше не было. Если, конечно, не считать текст, появившийся в ответ на мою почти искреннюю благодарность.
'Гнус и другие насекомые — бич летних ночей. Их тонкий писк одинаково неприятен как подлому люду, не знающему ни мягких перин, ни расшитых серебром балдахинов, так и благородному сословию, привыкшему к подобающей его положению и достоинству роскоши.