Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
уничтожится ваша ничтожная вражда, как растерт и уничтожен этот плевок
вашего умирающего отца!" Причем обе жены примирившихся плакали навзрыд.
Этот эпизод был мною неоднократно слышан как от маменьки, так и от тетки...
Свояки примирились и по официальным дням бывали друг у друга, но прежней
дружбы и симпатии в их отношениях уже не существовало. Дядя начал часто
бывать у нас, но всегда как-то бывал по утрам, когда отец мой бывал в разъездах
по больным ("на
приходил пешком) и усядется на диване, и на вопрос маменьки: "Чем угощать вас, братец?" - всегда говаривал: "Велите подать мне сахарной воды, сестрица!" И вот
подавали графин с водою, стакан и сахарницу, и он, положив в стакан три-четыре
куска сахару, наливал себе холодной воды, и когда сахар растаивал, то маленькою
ложечкою он выпивал весь стакан, которого ему ставало на час или на полтора.
Во время своего визита он не переставал разговаривать с маменькою очень
дружелюбно и, посидев часа два, уходил от нас до следующего посещения, которые обыкновенно бывали ежемесячно, а иногда и чаще. Об этой светлой и во
всех отношениях уважаемой личности я буду упоминать еще не раз в
последующих своих воспоминаниях. Теперь же закончу тем, что дядя Александр
Алексеевич сделал очень много добра нашему семейству, а по смерти папеньки
он приютил нас, пятерых сирот (два старших брата были уже в Петербурге), и
сделался так навеки нашим благодетелем, в особенности трех сестер, которым
при замужестве их дал большие приданые. <...>
6) Дедушка Василий Михайлович Котельницкий.
7) Его жена Надежда Андреевна Котельницкая.
Первый из них, то есть дедушка Василий Михайлович Котельницкий 6,
был родным дядей моей маменьки, он был доктором и профессором Московского
университета по медицинскому факультету, не знаю только, по какой кафедре.
Это в начале 30-х годов был уже глубокий старец, очень уважаемый как моим
отцом, так, кажется, и всем тогдашним медицинским миром. В день его именин
(1-го января) в маленьком деревянном домике его "под Новинским" перебывает, бывало, весь университет, как профессора, так и студенты-медики. <...> Он
ежегодно, раз пять в год, бывал со своей супругой у нас. Приезжали они всегда к
вечернему чаю и всегда в коляске с лакеем, проводили у нас в разговорах часа 2-3
и уезжали. <...> Мы, впрочем, любили дедушку, и он, как бездетный, тоже любил
нас очень. Родители, отдавая им визит, конечно, ездили к ним одни <...>. Но зато
каждую пасху мы, трое старших братьев, в заранее назначенный дедушкою день
обязаны были являться к нему на обед. Родители
втором дня, дедушка, забрав нас, отправлялся в балаганы. Праздничные балаганы
в то время постоянно устраивались "под Новинским" напротив окон дедушкиного
дома. Обойдя все балаганы и показав нам различных паяцев, клоунов, силачей и
37
прочих балагановых Петрушек и комедиантов, дедушка, усталый, возвращался с
нами домой, где нас дожидалась уже коляска от родителей, и мы, распростившись
с дедушкой, отъезжали домой, полные самых разнообразных впечатлений, и
долгое время, подражая комедиантам, представляли по-своему различные
комедии {7}. В половине 30-х годов дедушка должен был выйти в отставку; но он
долгое время не мог покинуть совершенно университета и ежедневно, бывало, хаживал в университетскую библиотеку, чтобы почитать газеты и повидаться с
бывшими своими коллегами-профессорами. Конечно, все с удовольствием
принимали старика. <...>
Моя детская жизнь и обстановка
Теперь приступлю к описанию своего детства.
С самого младенчества, как я начинаю вспоминать свою детскую жизнь,
мне всегда рисуются следующие члены семейства: отец, мать, старший брат
Миша, брат Федя, сестра Варя и я. Мною кончается, так сказать, первая, старшая
серия нас, детей. Хотя за мною и следовали еще сестра Верочка, брат Николя и
сестра Саша, но они были еще так малы, что не могли принимать участие ни в
наших занятиях, ни в наших играх и росли как бы отдельною от нас детскою
жизнию. Мы же четверо постоянно тогда были вместе, и наши интересы, наши
занятия и наши игры имели много общего. Я начал хорошо себя помнить, когда
мне было три с половиной года. (Смерть сестры Любы в июле 1828 года я помню
уже очень ясно.) Тогда брату Мише было восемь лет, брату Феде семь лет и
сестре Варе 53/4 лет.
Сестра, как единственная в то время из детей девочка, постоянно почти
была с маменькой и сидела в гостиной, занимаясь или уроками, или каким-либо
детским рукоделием. Мы же, мальчики, не имея отдельных комнат, постоянно
находились в зале, все вместе. Упоминаю это для того, чтобы показать, что вся
детская жизнь двух старших братьев, до поступления их в пансион Чермака, была
на моих глазах. Все их занятия и все их разговоры были при мне; они не
стеснялись моим присутствием и разве только в редких случаях отгоняли меня от