Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 1
Шрифт:
довольно плохих литографий с изображением сотворения мира, пребывания
Адама и Евы в раю, потопа и прочих главных священных фактов. Помню, как в
недавнее уже время, а именно в 70-х годах, я, разговаривая с братом Федором
Михайловичем про наше детство, упомянул об этой книге; и с каким он
восторгом объявил мне, что ему удалось разыскать этот же самый экземпляр
книги (то есть наш детский) и что он бережет его как святыню.
Я уже упомянул выше, что не мог быть свидетелем первоначального
обучения
братьев умевшими читать и писать и приготовляющимися к поступлению в
пансион. Домашнее их пребывание без выездов в пансион я помню
непродолжительное время - год, много полтора. В это время к нам ходили на дом
два учителя. Первый - это дьякон, преподававший закон божий. Дьякон этот чуть
51
ли не служил в Екатерининском институте; по крайней мере, наверное знаю, что
он там был учителем. К его приходу в зале всегда раскладывали ломберный стол, и мы, четверо детей, помещались за этим столом вместе с преподавателем.
Маменька всегда садилась сбоку, в стороне, занимаясь какой-нибудь работой.
Многих впоследствии имел я законоучителей, но такого, как отец дьякон, не
припомню. Он имел отличный дар слова и весь урок, продолжавшийся по-
старинному часа полтора-два, проводил в рассказах, или, как у нас говорилось, в
толковании Св. писания. Бывало, придет, употребит несколько минут на спрос
уроков и сейчас же приступит к рассказам. О потопе, о приключениях Иосифа, о
рождестве Христове он говорил особенно хорошо, так, что, бывало, и маменька, оставив свою работу, начинает не только слушать, но и глядеть на
воодушевляющегося преподавателя. Положительно могу сказать, что он своими
уроками и своими рассказами умилял наши детские сердца. Даже я, тогда
шестилетний мальчик, с удовольствием слушал эти рассказы, нисколько не
утомляясь их продолжительностью. Очень жалею я, что не помню ни имени, ни
фамилии этого почтенного преподавателя, мы просто звали его отцом дьяконом.
Несмотря на все это, уроки он требовал учить буквально по руководству, не
выпуская ни одного слова, то есть, как говорится, "вдолбежку", потому что тогда
при приемных экзаменах всюду это требовалось. Руководством же служили
известные "Начатки" митрополита Филарета, начинавшиеся так: "Един бог, во
святой троице поклоняемый, есть вечен, то есть не имеет ни начала, ни конца
своего бытия, но всегда был, есть и будет"... и т. д. Это скорее философское
сочинение, нежели руководство для детей. Но так как руководство это
обязательно было принято во всех учебных заведениях, то понятно, что и сам
отец дьякон придерживался ему.
Другой учитель, ходивший к нам в это время, был Николай Иванович
Сушард; он был преподавателем
институте и ходил к нам давать уроки также французского языка. Он был
француз, но горячо желал сделаться чисто русским. Я помню рассказ папеньки, что в одно из посещений Екатерининского института императором Николаем
Николай Иванович Сушард просил у государя как милости позволения, вывернув
свою фамилию, прибавить к ней окончание "ов", что ему и было дозволено, вследствие чего он впоследствии и назывался Драшусов (Сушард-Драшус -
Драшусов). Так как я был в это время еще слишком мал для французского языка, то я ничего и не могу сказать про его преподавание, хотя я обязательно и должен
был садиться за тот же ломберный стол и сидеть смирно в продолжение всего
урока. Помню только, что приветствия отцу ко дню его именин всегда
составлялись Николаем Ивановичем и выучивались под его руководством.
Время для старших братьев начало уже подходить такое, что по возрасту
их пора уже было отдавать куда-либо в пансион с гимназическим курсом, и
одного чтения и письма, а равно закона божия и французского языка, было далеко
не достаточно. Для подготовления к такому пансиону двух старших братьев
отдали на полупансион к тому же Николаю Ивановичу Драшусову, куда они и
ездили, кажется, в продолжение целого года или даже более, ежедневно по утрам
и возвращались к обеду. У Драшусова был маленький пансион для приходящих, 52
он сам занимался французским языком, два взрослых сына его занимались
преподаванием математики и словесных предметов, и даже жена его, Евгения
Петровна, кажется, что-то преподавала. Но в этом скромном пансионе некому
было заниматься латинским языком, а потому подготовление старших братьев по
этому предмету принял на себя сам папенька. Помню даже утро, в которое он, ездивши на практику, купил латинскую грамматику Бантышева и отдал ее
братьям (книга эта преемственно досталась впоследствии и мне). И вот с этого
времени каждый вечер папенька начал заниматься с братьями латынью. Разница
между отцом-учителем и посторонними учителями, к нам ходившими, была та, что у последних ученики сидели в продолжение всего урока вместе с учителем; у
отца же братья, занимаясь нередко по часу и более, не смели не только сесть, но
даже и облокотиться на стол. Стоят, бывало, как истуканчики, склоняя по
очереди: mensa, mensae, mensae и т. д. или спрягая: amo, amas, amat. Братья очень
боялись этих уроков, происходивших всегда по вечерам. Отец, при всей своей
доброте, был чрезвычайно взыскателен и нетерпелив, а главное, очень вспыльчив.
Бывало, чуть какой-либо со стороны братьев промах, так сейчас и разразится