"Фантастика 2025-68". Компиляция. Книги 1-27

Злотников Роман Валерьевич

Промышляла «Коварная семерка» в основном мелкими кражами. Вместо того, чтобы торчать в школе, мы часами шлялись по городу — таскали из окрестных магазинов шоколадки и пиво, а если получалось встретить незапертую тачку, то выносили из нее все, до чего могли дотянуться наши руки. Но все это были мелочи по сравнению с тем дельцем, что нам удалось провернуть одним жарким июльским днем.

В тот раз мы, как обычно, шатались по округе в надежде что-нибудь стырить и забрели в один темный переулок, где наткнулись на спящего мужика в дорогом костюме. Его неподвижное тело лежало рядом с мусорными

баками, распространяя стойкий запах перегара. По всей видимости, мужик изрядно перебрал и завалился спать прямо на улице.

Громкий храп указывал на то, что клиент созрел, и нужно было быстренько обшмонать его, пока этим не занялись конкуренты. О, это был триумф «Коварной семерки»! В карманах пьянчужки мы нашли туго набитый лопатник и дорогую мобилу. Но особую ценность представляли его цацки: золотая цепочка с гимнастом и роскошный рубиновый перстень.

Мобилу мы загнали первому же прохожему, а деньги поделили поровну. Теперь надо было сбыть цацки. Вопрос, кто же пойдет к скупщику, даже не стоял. Я был самым высоким в компании, а если надвинуть кепку на глаза, мог бы сойти за совершеннолетнего. И к тому же я — главарь банды.

В ломбард я вошел вразвалочку, высоко задрав подбородок. Дремавший в углу охранник не обратил на меня никакого внимания. Я положил в передаточный лоток перстень и цепочку и спросил, стараясь говорить низким, взрослым голосом:

— Сколько?

Местный скупщик — усатый старик с впалыми щеками и волосатой родинкой на носу даже не глянул на меня. Сквозь грязное пуленепробиваемое стекло было видно, как он кладет цацки на весы и задумчиво разглаживает усы.

Я уже потирал руки в предвкушении куша, как в ломбард вошли два фараона...

«Ничего страшного не произошло. Веди себя спокойно, и все обойдется», — шептал мой разум, но нервы не выдержали, я сорвался и опрометью бросился к выходу.

Тут-то они меня и повязали.

В участке меня заперли в кутузку и сказали, чтобы я привыкал, ведь отныне тюрьма станет мне домом. Взаперти вместе со мной сидели проститутка и какой-то алкаш. Алкаш всю дорогу спал и вонял, как мешок с дерьмом. А проститутка оказалась доброй тетенькой. Она пожалела меня, угостила жвачкой, и когда узнала, что мне всего двенадцать лет, сказала, чтобы я не беспокоился, ведь таких малолеток в тюрьму не сажают. Говорила она убедительно, но я все равно чуть не описался со страха. А на допросе вдруг осмелел и стал требовать адвоката, чем очень развеселил фараонов. Один из них влепил мне хорошую затрещину, после которой я таки раскололся. Ну как, раскололся... Сказал, что нашел цацки на улице и не придумал ничего лучше, как сдать их в ломбард. А для убедительности в конце пустил слезу и принялся причитать: мол, дяденьки отпустите меня, больше так не буду, мне домой надо, а то батя заругает.

Через час в участок явился и сам батя. Он прикатился на своей старенькой инвалидной коляске, о чем-то потрепался с фараонами, и скоро меня выпустили на поруки. Думаю, что фараоны попросту прикарманили ворованные цацки и, возможно, слупили с бати пару сотен кредов, не став заводить дело.

Всю дорогу до дома мы с батей молчали. А потом у нас состоялся серьезный разговор, который крайне быстро перешел в фазу порки. Несмотря на

свою инвалидность, батя лупцевал меня ремнем так, что кожа трещала по швам.

Кутузка в Поселухе производила гнетущее впечатление. Снаружи это была кособокая халупа с покосившейся крышей. А изнутри — полутемное, продуваемое всеми ветрами помещение с парашей у стены и крыланами по углам. На всю кутузку было одно единственное решетчатое окошко. А от дверей по всей стене тянулись длинные двухэтажные нары. Внизу уже лежал один заключенный.

Как только дверь за нами захлопнулась, наш сосед поднялся с нар и лениво брякнул:

— Хавчик есть?

— Нету, — ответил я, потирая запястья, освобожденные от веревок.

Заключенный тут же потерял к нам всякий интерес и снова улегся на нары.

Поначалу мы просто бродили по кутузке, рассматривали многочисленные граффити на стенах и обменивались нечленораздельными звуками и междометиями, выражавшими негодование и досаду.

Большая часть настенных рисунков и надписей носили непристойный характер. Одних только голых баб в пикантных позах я насчитал здесь с полста. Еще тут были ряды перечеркнутых палочек, означающих количество дней, проведенных в заточении, виселицы, кресты и призывы мочить фараонов, которые выглядели здесь совершенно неуместно.

Ко всему прочему, мы были голодны, простужены и мучились от жажды. Медикаменты, воду и жратву у нас отобрали, и оставалось только надеяться на милость надзирателей. Ведь в любом цивилизованном обществе даже самому закоренелому преступнику положена шлемка какого-нибудь супа и кружка воды. Вот только где мы и где цивилизованное общество?

Мне пришлось хуже всех, ведь я лишился не только своих ботинок, но и верхней одежды. Мою куртку теперь носила Помилка, а я довольствовался тоненьким свитерком и накинутым сверху куском брезента. В нем я проделал дыру, подвязался какой-то бечевкой и носил, как пончо. Правда, тепла от него было как от козла молока.

Первое внятное слово сказал отец Никон.

— Крест сняли, суки, — пожаловался он, и шепотом прибавил. — Прости их, Господи.

— Отче, а нет ли у вас в запасе такой чудодейственной молитвы, чтобы помогла нам выбраться из этого лабиринта страдания? — поинтересовался я.

— Сын мой, я священник, а не волшебник.

— Очень жаль.

— Мальчики, а нас спасут? — спросила Мира.

— Обязательно спасут, — моментально соврал я.

Послышался звук отодвигающегося засова. Потом скрипнула дверь. На пороге вырос смурной пыж с двумя ведрами в руках. Оба ведра он поставил на пол и, не говоря ни слова, удалился, захлопнув за собой дверь.

«В одном — баланда, в другом — вода», — догадался я.

После этого визита лежавший на нарах пыж, заметно оживился.

— О, хавчик принесли! — радостно воскликнул он, блохой соскочил с нар и метнулся к ведру.

Откуда-то в его руках появилась пожеванная алюминиевая шлемка. Заключенный приподнял ведро и плеснул в шлемку какой-то жидкой дряни. По кутузке тут же расползся ни с чем не сравнимый запах баланды. Пыж уселся на нары и начал неторопливо хлебать через край посуды.

— Эй, тара еще есть? — окликнул нашего соседа Циклоп.