Фрося
Шрифт:
Почему сюда припёрся, скрыться захотел или подослан?
А Алесь так спокойно ему в ответ:
Я не мог вступить в ряды красной армии, потому что в Поставы прибыл из Польши, а на
Родине не был с тридцать девятого года, а у немцев служил по заданию местного
подполья...
–
И тут, капитан со всей силы ударил его пистолетом по лицу так, что кровь брызнула во
все стороны...
–
сволочь, мразь. Фашисткий прихлебатель, Кому здесь туфту вправляешь!...
–
И
удара...
–
Фрося вскрикнула, и закусила кулак.
Лицо ксёндза побледнело до мелового оттенка.
Степан вновь закурил и продолжил:
– Я понимаю каково вам это слушать, а я это всё видел, как капитан ещё несколько раз
ударил ногой, лежащего без сознания Алеся.
Потом ОН вызвал солдата и тот облил его водой, привёл в сознание, и усадил на стул.
И, Я ВИДЕЛ, как с лица Алеся текла кровь на рубаху. И, тут я УЖЕ не выдержал, и
говорю нашему палачу, ведь он и взаправду был подпольщиком, это же можно выяснить в
Поставах.
И, это факт, что он нас спас с этим товарищем из застенков гестапо...
И кивнул в сторону того крестьянина, что сидел рядом со мной, с которым делили все
тяготы плена и дороги на пути к соединению со своими.
Как я только успел это ещё сказать...
Капитан кинулся ко мне, схватил за грудки и давай трясти, и так, что все раны открылись,
а их на теле у меня было немало после зубов и когтей немецких собак,
и пыток гестаповцев.
Потом приказал нас увести и вот, тогда мы в последний раз встретились глазами с Алесем.
Ох, сколько в них было боли, печали и обречённости.
И, ещё чего-то, что он не мог мне сейчас сказать, возможно это и то, что бы я при встрече,
рассказал вам нашу историю.
Фрося плакала, уткнувшись в колени.
Вытирал слёзы со своих дряблых щёк старый Вальдемар, а Степан продолжил:
– Больше после того я его не видел, говорят таких отправляют в застенки НКВД и там
проводят полное расследование, затем судят, и кого расстреливают, а кого отправляют в
Сибирь в лагеря, но про его судьбу я больше ничего не слышал, хотя пытался выяснить у
заключённых, с которыми вместе потом два года отсидел в одном из таких лагерей, куда
меня отправили после госпиталя, где слегка подлатали.
Вот и весь мой рассказ, работник с меня уже никакой, да и вины, кроме того, что сдался в
плен на мне не обнаружилось, и вот комиссовали и отпустили домой защитничка Родины,
так меня назвали перед освобождением...
–
Степан горько усмехнулся, вывернул остатки содержимого из бутылки
причмоком, тянул водку, пока не допил до дна.
Вытер рукавом губы, подышал часто, понюхал хлеб, кинул кусочек в рот и поднялся, и
заплетающимся языком произнёс:
– Пойду я уже, с сыном повидаюсь в другой раз, а вы сильно не горюйте, может ещё где
живой ваш Алесь.
глава 27
После прихода и рассказа Степана резко сдал старый Вальдемар.
Он как-то осунулся, пропала живость и пытливость в глазах, с трудом поднимался с утра
на службу, а если таковой не было, то вовсе оставался в постели до полудня.
У него пропал аппетит и он подолгу сидел без движения на лавке около дома, и думал
какую-то думу.
Не смотря на то, что Фросе самой было очень тяжело на душе и мысли постоянно
возвращались к рассказу Степана, в котором она пыталась отыскать лазейку для своего
любимого, а вдруг он всё же жив, и вот-вот вернётся, вернулся же Степан после трёх лет
отсутствия.
Степан несколько раз наведывался, но постоянно был пьян и только издали смотрел на
своего сына. Он вытирал слёзы со здорового глаза, и уходил, махнув в сторону Фроси
рукой.
Однажды он всё же явился трезвым, долго сидел молча на лавке, курил и наконец,
выдавил из себя:
– Фрось, возвращайся ко мне, это же наш общий дом, мне там одному тошно, бери детей
и переезжай.
Ты, не думай, мне от тебя ничего не надо, просто перед людьми и собой не будет стыдно.
Дом то большой, места на всех хватит, а я если хочешь, буду жить в кузне, всё равно с
меня работник уже никакой.
А у нас там большой огород, подсобки для скотины хорошие, постепенно обзаведёмся
опять коровкой, свинками и птицей.
Подумай о детях, неровен час отойдёт в мир иной ксёндз, а я вижу, что он явно сдаёт в
последнее время, куда ты денешься с ребятами, только и останется в деревню
возвращаться.
Фрося на сей раз не расплакалась и не разозлилась, а спокойно ответила Степану:
– Эх, Стёпа, столько пережил, столько настрадался, а души бабьей так и не понял.
Если бы вернулся Алесь, хоть безногий, хоть безрукий, хоть слепой я бы за ним пошла бы
на край света, а ты меня зовёшь в дом не то, как жену, не то, как мать твоего ребёнка, не
то, хозяйку в неустроенное хозяйство.
Да, ты всё продумал и опять хочешь воспользоваться моим безнадёжным положением.