Ган Исландец
Шрифт:
Несчастная женщина привезла сыну только свою любовь.
— Дорогой сынъ, я была больна, мои страданія помшали мн позаботиться о твоихъ прихотяхъ.
— Вы были больны, матушка? Ну, а теперь вы себя лучше чувствуете?.. Кстати, какъ поживаетъ стая моихъ нормандскихъ псовъ? Готовъ побиться объ закладъ, что мою обезьяну не купаютъ каждый вечеръ въ розовой вод, и наврно, вернувшись, я найду моего бильбаоскаго попугая мертвымъ… Безъ меня некому позаботиться о моихъ животныхъ.
— По крайней мр ваша мать заботится о васъ, сынъ мой,
Въ эту минуту ангелъ истребитель, ввергаюший души гршниковъ въ вчныя муки ада, и тотъ сжалился-бы надъ скорбью, которая сжимала сердце злополучной графини.
Мусдемонъ смялся въ углу комнаты.
— Господинъ Фредерикъ, — сказалъ онъ: — я вижу, что ваша стальная шпага не хочетъ ржавть въ желзныхъ ножнахъ. Вы не утратили, не забыли въ Мункгольмскихъ башняхъ добрыя преданія Копенгагенскихъ салоновъ. Но удостойте меня отвтомъ, къ чему вс эти «Масла Молодости», розовыя ленточки, эти маленькія гребенки, къ чему вс эти орудія осады, когда единственная женская крпость, заключенная въ Мункгольмскихъ башняхъ, неприступна?
— Клянусь честью, вы правы, — отвтилъ Фредерикъ, смясь. — Но, гд не имлъ успха я, тамъ и самъ генералъ Шакъ потерплъ-бы крушеніе. Да разв возможно взять крпость, вс части которой прикрыты и неусыпно охраняются? Что прикажете длать противъ нагрудника, который позволяетъ видть только шею, противъ рукавовъ, скрывающихъ руки, такъ что только по лицу и кистямъ можно судить, что молодая двушка не черна какъ Мавританскій императоръ? Дорогой наставникъ, вы сами стали бы школьникомъ. Поврьте, крпость неприступна, когда роль гарнизона исполняетъ у ней стыдливость.
— Правда, — согласился Мусдемонъ: — но нельзя-ли заставить стыдливость сдаться на капитуляцію, пустивъ любовь на приступъ, вмсто того, чтобы ограничивать блокаду волокитствомъ.
— Напрасный трудъ, мой милйшій. Любовь уже засла въ ней и подкрпляетъ стыдливость.
— А! Господинъ Фредерикъ, это новость. Съ любовью къ вамъ…
— Кто вамъ сказалъ Мусдемонъ, что ко мн?..
— Такъ къ кому-же? — вскричали въ одинъ голосъ Мусдемонъ и графиня, которая до сихъ поръ слушала молча ихъ разговоръ и которой слова поручика напомнили объ Орденер.
Фредерикъ хотлъ уже отвчать и обдумывалъ пикантный разсказъ о вчерашней ночной сцен, какъ вдругъ молчаніе, предписываемое законами рыцарства, пришло ему на умъ и измнило веселость его на смущеніе.
— Право, не знаю къ кому, — сказалъ онъ, запинаясь: — можетъ быть къ какому-нибудь мужику… вассалу…
— Къ какому-нибудь гарнизонному солдату? — спросилъ Мусдемонъ, покатываясь со смху.
— Какъ, сынъ мой! — вскричала въ свою очередь графиня: — Вы убждены, что она любитъ крестьянина, вассала?.. Какое счастіе, если-бы вы были правы!
— О, я въ этомъ нисколько не сомнваюсь, хотя онъ и не гарнизонный солдатъ, — добавилъ поручикъ обиженнымъ тономъ. — Но я настолько убжденъ въ этомъ, что прошу васъ, матушка, сократить мое безполезное пребываніе въ
Физіономія графини прояснилась, когда она узнала о паденіи молодой двушки. Поспшный отъздъ Орденера Гульденлью въ Мункгольмъ представился тогда ей совершенно въ иномъ свт. Она предположила въ немъ честь, оказанную ея сыну.
— Фредерикъ, вы теперь же разскажете намъ подробности любовныхъ похожденій Этели Шумахеръ. Это ничуть не изумляетъ меня: мужичка можетъ любить только мужика. А пока не проклинайте з'aмокъ, доставившій вамъ вчера случай видться съ извстной личностью, сдлавшей первый шагъ къ сближенію съ вами.
— Что, матушка! — вскричалъ поручикъ, широко раскрывъ глаза: — Какой личностью?
— Оставь эти шутки, сынъ мой. Разв никто не посщалъ васъ вчера? Вы видите, что мн все извстно.
— Дйствительно, лучше чмъ мн, матушка. Чортъ меня возьми, если я видлъ вчера какое другое лицо, кром смшныхъ рожъ, украшающихъ карнизъ старыхъ башенъ.
— Какъ, Фредерикъ, вы никого не видли?
— Никого, матушка, ей Богу!
Фредерикъ, не упоминая о своемъ соперник въ башн, повиновался закону молчанія; и притомъ какое значеніе могъ имть этотъ мужикъ.
— Какъ! — вскричала графиня. — Сынъ вице-короля не былъ вчера вечеромъ въ Мункгольм?
Поручикъ расхохотался.
— Сынъ вице-короля! Право, матушка, вы или бредите, или сметесь надо мною.
— Ничуть, сынъ мой. Кто былъ вчера на караул?
— Я самъ, матушка.
— И вы не видли барона Орденера?
— И не думалъ! — отвтилъ поручикъ.
— Но подумайте, сынъ мой, что онъ могъ прибыть инкогнито, что вы никогда его не видали, такъ какъ воспитывались въ Копенгаген, а онъ въ Дронтгейм; вспомните, что говорятъ о его капризахъ, причудахъ. Убждены ли вы, сынъ мой, что не видли никого?
Фредерикъ колебался нсколько мгновеній.
— Нтъ, — вскричалъ онъ: — никого! Мн нечего боле прибавить.
— Но въ такомъ случа, - возразила графиня: — баронъ, безъ сомннія, не былъ въ Мункгольм?
Мусдемонъ, сперва изумленный не мене Фредерика, не проронилъ ни одного слова изъ разговора.
— Позвольте, благородная графиня, перебилъ онъ мать молодаго Алефельда: — господинъ Фредерикъ, скажите, пожалуйста, какъ зовутъ вассала, любовника дочери Шумахера?
Онъ повторилъ свой вопросъ, такъ какъ Фредерикъ, погруженный въ задумчивость, не слушалъ его.
— Я не знаю… или скоре… Да, я не знаю.
— Но почему вы знаете, что она любитъ вассала?
— Разв я это сказалъ? Вассала? Ну, положимъ, вассала…
Замшательство поручика росло съ каждой минутой. Этотъ допросъ, мысли, порождаемыя имъ въ немъ, обтъ молчанія приводили его въ смущеніе, съ которымъ онъ боялся не совладать…
— Клянусь честью, господинъ Мусдемонъ, и вы, достойная матушка, если страсть къ допросамъ теперь въ мод, забавляйтесь промежъ себя, допрашивая другъ друга. Мн же ршительно нечего боле вамъ прибавить.