Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Главное в питье — эффект начала, надо по нему соображать: если после первой полегчало — значит, можно смело продолжать.

* * *

А пьянством я себя не истреблял, поскольку был доволен я судьбой, и я не для забвения гулял, а ради наслаждения гульбой.

* * *

Канул день за чтеньем старых книг, словно за стираньем белых пятен — я

сегодня многого достиг, я теперь опять себе понятен.

* * *

В тюрьму однажды загнан сучьей сворой, я прошлому навеки благодарен за навык жить на уровне, который судьбой подарен.

* * *

Вчера я пил на склоне дня среди седых мужей науки; когда б там не было меня, то я бы умер там со скуки.

* * *

Ценя гармонию в природе (а морда пьяная — погана), ко мне умеренность приходит в районе третьего стакана.

* * *

Судьбу свою от сопель до седин я вынес и душою, и горбом, по не был никому я господин и не был даже Богу я рабом.

* * *

Ввиду значительности стажа в любви, скитаниях и быте совсем я чужд ажиотажа вокруг значительных событий.

* * *

Исполняя житейскую роль, то и дело меняю мелодию, сам себе я и шут, и король, сам себе я и царь, и юродивый.

* * *

Подвальный хлам обшарив дочиста, нашел я в памяти недужной, что нету злей, чем одиночество среди чужой гулянки дружной.

* * *

Кофейным запахом пригреты, всегда со мной теперь с утра сидят до первой сигареты две дуры — вялость и хандра.

* * *

Сполна уже я счастлив оттого, что пью существования напиток. Чего хочу от жизни? Ничего; а этого у ней как раз избыток.

* * *

Дыша озоном светлой праздности, живу от мира в отдалении, не видя целесообразности в усилии и вожделении.

* * *

Услышь, Господь, мои рыдания, избавь меня хотя б на год и от романтики страдания, и от поэзии невзгод.

* * *

Дар легкомыслия печальный в себе я бережно храню как символ веры изначальной, как соль в житейское меню.

* * *

Когда мне часто выпить не с кем, то древний вздох, угрюм и вечен, осознается фактом веским: иных

уж нет, а те далече.

* * *

С людьми я избегаю откровений, не делаю для близости ни шага, распахнута для всех прикосновений одна лишь туалетная бумага.

* * *

И я носил венец терновый и был отъявленным красавцем, но я, готовясь к жизни новой, постриг его в супы мерзавцам.

* * *

Я нашел свою душевную окрестность и малейшее оставил колебание; мне милее анонимная известность, чем почетное на полке прозябание.

* * *

В толпе не изобилен выбор масок для стадного житейского лица, а я и не пастух, и не подпасок, не волк я, не собака, не овца.

* * *

Чертил мой век лихие письмена, испытывая душу и сноровку, но в самые тугие времена не думал я намыливать веревку.

* * *

У самого кромешного предела и даже за него теснимый веком, я делал историческое дело — упрямо оставался человеком.

* * *

Явившись эталоном совершенства для жизни человеческой земной, составили бы чье-нибудь блаженство возможности, упущенные мной.

* * *

Я учился часто и легко, я любого знания глоток впитывал настолько глубоко, что уже найти его не мог.

* * *

Увы, не стану я богаче и не скоплю ни малой малости, Бог ловит блох моей удачи и ногтем щелкает без жалости.

* * *

Я, слава Богу, буднично обычен, я пью свое вино и ем свой хлеб; наш разум гениально ограничен и к подлинно трагическому слеп.

* * *

Полным неудачником я не был, сдобрен только горечью мой мед; даже если деньги кинут с неба, мне монета шишку нашибет.

* * *

От боязни пути коллективного я из чувства почти инстинктивного рассуждаю всегда от противного и порою от очень противного.

* * *

Причины всех бесчисленных потерь я с легкостью нашел в себе самом, и прежние все глупости теперь я делаю с оглядкой и умом.

* * *

Сижу с утра до вечера с понурой головой: совсем нести мне нечего на рынок мировой.