Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Забавно, как тихо и вкрадчиво из воздуха, быта, искусства — проникла в наш дух азиатчина тяжелого стадного чувства.

* * *

Мне чудится порой: посланцы Божьи, в безвылазной грязи изнемогая, в российском захолустном бездорожье кричат во тьму, что весть у них благая.

* * *

Российская судьба своеобразна, в ней жизненная всякая игра пронизана

миазмами маразма чего-нибудь, протухшего вчера.

* * *

Не зря мы гнили врозь и вместе, ведь мы и вырастили всех, дарящих нам теперь по чести свое презрение и смех.

* * *

Воздух вековечных русских споров пахнет исторической тоской: душно от несчетных прокуроров, мыслящих на фене воровской.

* * *

Увы, приметы и улики российской жизни возрожденной — раскаты, рокоты и рыки народной воли пробужденной.

* * *

Если вернутся времена всех наций братского объятья, то, как ушедшая жена, — забрать оставшиеся платья.

* * *

Среди совсем чужих равнин теперь матрешкой и винтовкой торгует гордый славянин с еврейской прытью и сноровкой.

* * *

Прохвосты, проходимцы и пройдохи и прочие, кто духом ядовит, в гармонии с дыханием эпохи легко меняют запахи и вид.

* * *

В России после пробуждения опять тоска туманит лица: все снова ищут убеждения, чтобы опять закабалиться.

* * *

Сквозь общие радость и смех, под музыку, песни и танцы дерьмо поднимается вверх и туго смыкается в панцирь.

* * *

Секретари и председатели, директора и заместители — их как ни шли к ебене матери, они и там руководители.

* * *

В той российской, нами прожитой неволе, меж руин ее, развалин и обломков — много крови, много грязи, много боли — много смысла для забывчивых потомков.

* * *

Слепец бежит во мраке, и дух его парит, неся незрячим факел, который не горит.

* * *

Нас рабство меняло за долгие годы — мы гнулись, ломались, устали… Свободны не те, кто дожил до свободы, а те, кто свободными стали.

* * *

Послушные пословицам России, живя под неусыпным их надзором, мы сора из избы не выносили, а

тихо отравлялись этим сором.

* * *

Часы истории — рывками и глазу смертному невнятно идут, но, трогая руками, мы стрелки двигаем обратно.

* * *

Стал русский дух из-за жестоких режимов, нагло-самовластных, — родильным домом дум высоких и свалкой этих дум несчастных.

* * *

Я мало, в сущности, знаком с душевным чувством, что свободен: кто прожил век под колпаком, тем купол неба чужероден.

* * *

От марша, от песни, от гимна — всегда со стыдом и несмело вдруг чувствуешь очень интимно, что время всех нас поимело.

* * *

Я свободен от общества не был, и в итоге прожитого века нету места в душе моей, где бы не ступала нога человека.

* * *

Уже до правнуков навряд сумеет дух наш просочиться, где сок и желчь, где мед и яд и смысла пряная горчица.

* * *

Всегда из мути, мглы и марева невыносимо черных дней охотно мы спешим на зарево болотных призрачных огней.

* * *

Играть в хоккей бежит слепой, покрылась вишнями сосна, поплыл карась на водопой, Россия вспряла ото сна.

* * *

Российской бурной жизни непонятность нельзя считать ни крахом, ни концом, я вижу в ней возможность, вероятность, стихию с человеческим яйцом.

* * *

Ровеснику тяжко живется сейчас, хотя и отрадно, что дожил, но время неслышно ушло из-под нас ко всем, кто намного моложе.

* * *

Россия обретет былую стать, которую по книгам мы любили, когда в ней станут люди вырастать такие же, как те, кого убили.

* * *

Сами видя в себе инородцев, поперечных российской судьбе, очень много душевных колодцев отравили мы сами себе.

* * *

Я, в сущности, всю жизнь писал о том, как мы ткали даже в рабстве нашу нить; достанет ли таланта у потомка душой, а не умом нас оценить?

* * *

В России ни одной не сыщешь нации, избегнувшей нашествия зверей, рожденных от безумной радиации, текущей из несчетных лагерей.