Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Губерман Игорь Миронович

* * *

Сказал однажды Заратустра, что слышал он, как пела птица: «Не надо, люди, слишком шустро по этой жизни суетиться!»

* * *

Мирил соседей Гесиод, когда они бывали злы: «Над нами общий небосвод, а вы ругаетесь, козлы!»

* * *

Рассеян был Аристобул и влип однажды в передрягу: чужие

тапочки обул, и в рабство продали беднягу.

* * *

Напрасно мучился Конфуций, пытаясь к разуму воззвать: «Не надо свой отросток куцый куда ни попадя совать!»

* * *

У геометра Филолая была культура тех веков, и, сластолюбием пылая, он ёб своих учеников.

* * *

Учил маневру Ксенофонт (вояка был поднаторевший): «Бери противника на понт, пуглив и робок враг забздевший».

* * *

Тоска томила Протагора, когда шептались прохиндеи, что он украл у Пифагора свои несвежие идеи.

* * *

От чина к чину рос Люцилий, но потерял, увлекшись, меру: сошелся он с еврейкой Цилей, чем погубил свою карьеру.

* * *

Все брали в долг у Феогнида, не отказал он никому, но иногда, такая гнида, просил вернуть он долг ему.

* * *

Весьма гордился Поликрат: на рынке мудрость победила, и сдался споривший Сократ, ему сказав: «Ты прав, мудила!»

* * *

Учеников Анаксимен тому учил больших и малых, что крутость резких перемен родит мерзавцев небывалых.

* * *

Анакреон не знал сомнений, пробормотав на склоне лет: «Какой ни будь мудрец и гений, а тоже ходит в туалет».

* * *

Весь век нам в это слабо верится, но Гераклит сказал однажды, что глупо смертному надеяться одну бутылку выпить дважды.

* * *

Предупреждал еще Гораций — поэт, философ, эрудит, — что близость муз и дружба граций житейской мудрости вредит.

* * *

Учил великий Аристотель, а не какой-нибудь балбес, что похотливость нашей плоти совсем не грех, а дар небес.

* * *

Как нам советовал Овидий, я

свой характер укрощаю, и если я кого обидел, то это я ему прощаю.

Второй иерусалимский дневник

Пришел в итоге путь мой грустный,

кривой и непринципиальный,

в великий город захолустный,

планеты центр провинциальный.

Россия для души и для ума —

как первая любовь и как тюрьма

Мы благо миру сделали великое, недаром мы душевные калеки, мы будущее, черное и дикое, отжили за других в двадцатом веке.

* * *

Остался жив и цел, в уме и силе, и прежние не сломлены замашки, а был рожден в сорочке, что в России всегда вело к смирительной рубашке.

* * *

Мы жили там, не пряча взгляда, а в наши души и артерии сочился тонкий яд распада гниющей заживо империи.

* * *

Россия, наши судьбы гнусно скомкав, еще нас обрекла наверняка на пристальность безжалостных потомков, брезгливый интерес издалека.

* * *

Где взрывчато, гнусно и ржаво, там чувства и мысли острее, чем гуще прогнила держава, тем чище любовь к ней в еврее.

* * *

Как бы ни были духом богаты, но с ошметками русского теста мы заметны везде, как цитаты из большого безумного текста.

* * *

Пока мы кричали и спорили, ключи подбирая к секрету, трагедия русской истории легко перешла в оперетту.

* * *

Темна российская заря, и смутный страх меня тревожит: Россия в поисках царя себе найти еврея может.

* * *

Мы обучились в той стране отменно благостной науке ценить в порвавшейся струне ее неизданные звуки.

* * *

В душе у всех теперь надрыв: без капли жалости эпоха всех обокрала, вдруг открыв, что где нас нет, там тоже плохо.

* * *

Бессилен плач и пуст молебен в эпоху длительной беды, зато стократ сильней целебен дух чуши и белиберды.

* * *

В чертах российских поколений чужой заметен след злодейский: в национальный русский гений закрался гнусный ген еврейский.