Где апельсины зреют
Шрифт:
— Да бросьте, вамъ говорятъ, Ивамъ Кондратьевичъ, — продолжала Глафира Семеновна. — Перемните хоть столъ-то… Можетъ быть другой счастливе будетъ… А то прилипли къ этому проклятому билліарду… Пойдемте къ столу съ поздами.
— Нтъ, постой… упрямился Конуринъ. — Вотъ съ этой черномазой мамзелью познакомился и ужъ у меня дло на поправку пошло. Выиграли на катръ? Да неужто выиграли? — воскликнулъ онъ вдругъ радостно, когда увидлъ, что крупье отсчитывалъ ему грудку серебряныхъ денегъ. — Мерси, мамзель, мерси. Вивъ ли Франсъ теб — вотъ что… Ручку!
И
— Вотъ что значитъ, что я коньяку-то выпилъ. Постой, погоди… Теперь дло на ладъ пойдетъ, бормоталъ онъ.
— А выигралъ на ставку, такъ и уходи… Перемни ты хоть столъ-то!.. приступилъ къ нему Николай Ивановичъ. — Самъ пьянъ… Не вдь съ какой крашеной бабенкой связался.
— Французинка… Сама подошла. “Рюссъ”? говоритъ. Я говорю: “рюссъ”… Ну, и обласкала. Хорошая барынька, только вотъ бассомъ какимъ-то говоритъ.
— А ты думаешь, что даромъ она тебя обласкала? Выудить хочетъ твои потроха. Да и выудитъ, ежели уже не выудила еще…
— Нтъ, шалишь! Я свою денежную требуху тонко соблюдаю… Труа! На номеръ труа!
— Пойдемте къ другому столу! воскликнула Глафира Семеновна, схватила Конурина за руку и силой начала поднимать его со стула.
— Стой, погоди… Не балуйтесь… упрямился тотъ. — Мамзель, ставь труа.
— Не надо труа. Забирайте ваши деньги и пойдемте къ другому столу.
Глафира Семеновна держала Конурина подъ руку и тащила его отъ стола. Николай Ивановичъ загребалъ его деньги. Француженка сверкнула глазами на Глафиру Семеновну и заговорила что-то по французски, чего Глафира Семеновна не понимала, но по тону рчи слышала, что это не были ласковыя слова.
Копуринъ упрямился и не шелъ.
— Долженъ-же я хоть за коньякъ прислужающему заплатить… говорилъ онъ.
— Заплачу… Не безпокойся… сказалъ Николай Ивановичъ! — Гарсонъ комбьенъ?
Гарсонъ объявилъ ужасающее количество рюмокъ выпитаго коньяку. Николай Ивановичъ началъ разсчитываться с;ь нимъ. Глафира Семеновна все еще держала Конурина подъ руку и уговаривала его отойти отъ стола.
— Ну, ладно, согласился, наконецъ, тотъ и прибавилъ:- Только пускай и мамзель-стриказель идетъ съ нааіи. — Мамзель! коммензи! — и онъ махнулъ ей рукой.
— Да вы никакъ съ ума сошли, Иванъ Кондратьевичъ! — возмутилась Глафира Семеновна. — Съ вами замужняя женщина идетъ подъ руку, а вы не вдь какую крашеную даму съ собой приглашаете! Это ужъ изъ рукъ вонъ! Пойдемте, пойдемте…
— Э-эхъ! Въ кои-то вки пріударилъ за столомъ за французской мадамой, а тутъ… Тьфу! Да она ничего… Она ласковая… Мадамъ! обернулся къ француженк на ходу Конуринъ.
— Не подпущу я ее къ вамъ… Идемте…
Француженка шла сзади и говорила что-то язвительное по адресу Глафиры Семеновны. Наконецъ она подскочила къ Конурину и взяла его съ другой стороны подъ руку. Очевидно, ей очень не хотлось разстаться съ намченнымъ кавалеромъ.
— Прочь! закричала на нее Глафира Семеповна, грозно сверкнувъ глазами.
Француженка
— Вотъ видите, какая она ласковая-то. Она требуетъ у васъ половину выигрыша. Говоритъ, что пополамъ съ вами играла, перевела Конурину Глафира Семеновна рчь француженки.
— Какой съ чорту выигрышъ! Я продулся, какъ грецкая губка. Во весь вечеръ всего только три ставки взялъ. Нонъ, мадамъ, нонъ… Я проигрался, мамзель… Я въ проигрыш… Понимаешь ты, въ проигрыш… Я пердю… Совсмъ пердю… обратился Конуринъ къ француженк. Та не отставала и бормотала по французски.
— Увряетъ, что пополамъ съ вами играла… переводила Глафира Семеновна. — Вотъ неотвязчивая-то нахалка! Дайте ей что-нибудь, чтобы она отвязалась.
— На чай за ласковость можно что-нибудь дать, а въ половинную долю я ни съ кмъ не игралъ.
Онъ остановился и сталъ шарить у себя въ карманахъ, ища денегъ.
— У Николая Иваныча ваши деньги, а не у васъ. Онъ ихъ сгребъ со стола, говорила Конурину Глафира Семеновна.
— Были и у меня въ карман большіе серебряные пятаки.
Онъ нашелъ наконецъ завалившуюся на дн кармана пятифранковую монету и сунулъ ее француженк.
— На вотъ… Возьми на чай… Только это на чай… За ласковость на чай… А въ половинную долю я ни съ кмъ не игралъ. Переведите ей, матушка, Глафира Семеновна, что это ей на чаи…
— А ну ее! Стану я со всякой крашеной дрянью разговаривать!
Француженка, между тмъ, получивъ пятифранковую монету, подбросила ее на рук, ядовито улыбнулась и опять заговорила что-то, обращаясь къ Конурину. Взоръ ея на этотъ разъ былъ уже далеко не ласковъ.
— Вотъ нахалка-то! Мало ей… Еще требуетъ… опять перевела Глафира Семеновна Конурину.
— Достаточно, мамзель… Будетъ. Не проси… Сами семерыхъ сбирать послали! махнулъ Конуринъ француженк рукой и пошелъ отъ нея прочь подъ руку съ Глафирой Семеновной.
Онъ шатался на ногахъ. Глафир Семеновн стоило большихъ трудовъ вести его. Вскор ихъ нагналъ. Николай Ивановичъ и взялъ Конурина подъ другую руку. Они направились къ выходу изъ зимняго сада. На шествіе это удивленно смотрла публика. Въ слдъ компаніи нсколько разъ раздавалось слово: “les russes”.
ХІХ
Съ сильной головной болью проснулся Конуринъ на другой день у себя въ номер, припомнилъ обстоятельства вчерашняго вечера и пробормоталъ:
— А и здорово-же я вчера хватилъ этого проклятаго коньячищу! А все Ницца, чтобы ей ни дна, ни покрышки! Такой ужъ должно-быть пьяный городъ. Пьяный и игорный… Сколько я вчера просялъ истиннику-то въ эти поганыя вертушки! Въ сущности вдь дтскія игрушки, дтская забава, а подижъ-ты сколько денегъ выгребаютъ! Взрослому-то человку на нихъ по настоящему и смотрть не интересно, а не только что играть, а играютъ. А все корысть. Тьфу!