Где апельсины зреют

Лейкин Николай Александрович

— Спрашивала ужъ. Черезъ два съ половиной часа. Времени у насъ много. Въ дорогу намъ гарсонъ приготовитъ краснаго вина и тартинки съ сыромъ и ветчиной. Видите, какъ я умно распорядилась и какъ стараюсь для васъ.

— Мерси, душка, мерси… Ты у меня бонь фамъ… Но сколько намъ еще времени-то ждать! Тогда вотъ что… Тогда не выпить-ли еще бутылку шампанеи?

— Довольно, Колинька. Вдь ужъ выпито и вы развеселились достаточно. Лучше съ собой въ вагонъ взять и въ дорог выпить.

— А что мы здсь-то будемъ длать?

— Да пойдемъ въ игорный домъ

и посмотримъ какъ тамъ играютъ.

— Что?!. Въ игорный домъ? Въ рулетку! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Да не играть, а только посмотрть, какъ другіе играютъ.

— Нтъ, нтъ, ни за что на свт! Знаю я къ чему ты подбираешься!

— Увряю тебя…

— Шалишь… Полторы тысячи франковъ посяли и будетъ съ насъ.

— Въ томъ-то и дло, что не полторы, а только тысячу четыреста, а ты все полторы, да полторы… Ежели ужъ такъ, то дай, чтобъ въ самомъ дл сдлать полторы. Ассигнуй полторы… Вдь только еще сто франковъ надо прибавить. А почемъ знать, можетъ-быть эти сто франковъ отыграютъ и выиграютъ и будемъ мы не полторы тысячи франковъ въ проигрыш, а полторы въ выигрыш? уговаривала мужа Глафира Семеновна.

— Не могу, Глаша, не могу.

— Жен своей жалешь сдлать удовольствіе на сто франковъ! А еще сейчасъ бонь фамъ меня называлъ.

— Не въ деньгахъ дло, а не хочу изъ себя еще разъ дурака сломать.

— Ну, пятьдесятъ… Пятьдесятъ франковъ ты и пятьдесятъ Конуринъ дастъ. Я только на пятьдесятъ франковъ рискну… Всего десять ставокъ. Мн главное то интересно, что вотъ сонъ-то предвщательный я сегодня видла, гд эта самая цифра двадцать два мн приснилась. Двадцать два… Вдь почему-же нибудь она приснилась!

— Фу, неотвязчивая! вздохнулъ Николай Ивановичъ, какъ-бы сдаваясь.

— А для меня вы дйствительно цифру тридцать три во сн видли? спросилъ Конуринъ, улыбнувшись.

— Тридцать три, тридцать три…

— Да что, Николай Иванычъ, не попробовать-ли ужъ на сто-то франковъ пополамъ, чтобъ и въ самомъ дд цифру до полутора тысячъ округлить? спросилъ Конуринъ. — Сонъ-то вотъ… Предзнаменованіе-то…

— Вретъ она про сонъ. Сочинила.

— Ей-ей, не вру, ей-ей, не сочинила. Голубчикъ, ну, потшь меня, я вдь тебя тшила.

Глафира Семеновна быстро подхватила мужа подъ руку и потащила его съ терассы ресторана. Тогъ слабо упирался.

— И откуда у тебя такія игрецкія наклонности явились! Вопль какой-то грудной, чтобъ играть, словно у самаго заядлаго игрока, говорилъ онъ.

— Ахъ, Николя, да вдь должна-же я свой сонъ проврить! Идешь, голубчикъ? Ну, вотъ мерси, вотъ мерси… радостно бормотала Глафира Семеновна.

Они подходили къ игорному дому. Плелся и Конуринъ за ними.

XXXII

Былъ десятый часъ утра. Ранній, утренній поздъ отошелъ отъ станціи Монте-Карло и помчался къ Вентимильи, на французско-итальянскую границу. Въ позд, въ купэ перваго класса, сидли Ивановы и Конуринъ. Вчера они проиграли въ Монте-Карло весь остатокъ дня и весь вечеръ, вплоть до закрытія рулетки, и

не попали ни на одинъ изъ поздовъ, отправлявшихся къ итальянской границ. Пришлось ночевать въ Монте-Карло въ гостинниц и вотъ только съ утреннимъ поздомъ отправились они въ Италію. Они сидли въ отдаленіи другъ отъ друга, каждый въ своемъ углу и молчали. Уже по ихъ мрачнымъ лицамъ можно было замтить, что надежды на отыгрышъ не сбылись и они значительно прибавили къ своему прежнему проигрышу. Они уже не любовались даже роскошными видами, попадающимися по дорог, и Николай Ивановичъ сидлъ отвернувшись отъ окна. Глафира Семеновна попробовала заговорить съ нимъ.

— Вдь даже ни чаю, ни кофею сегодня не пили — до того торопились на желзную дорогу, а и торопиться-то въ сущности было не для чего. Два часа зря пробродили по станціи, начала она, стараясь говорить, какъ можно нжне и ласкове. — Хочешь закусить и выпить? Тартинки-то вчерашнія, что намъ въ ресторан приготовили, вс остались. Вино тоже осталось. Хочешь?

— Отстань… отвчалъ Николай Ивановичъ и даже закрылъ глаза.

Глафира Семеновна помедлила и снова обратилась къ мужу:

— Выпей красненькаго-то винца вмсто чаю. Все-таки немножко пріободришься.

— Брысь!

— Какъ это хорошо такъ грубо съ женой обращаться!

— Не такъ еще надо.

— Да чмъ-же я-то виновата, что ты проигралъ? Вдь это ужъ несчастіе, полоса такая пришла. Да и не слдовало теб вовсе играть. Стоялъ-бы, да стоялъ около стола съ рулеткой и смотрлъ, какъ другіе играютъ. Теб даже и предзнаменованія не было на выигрышъ…

— Молчать!

— Да кнечно-же не было. Мн было, мн для меня самой приснилась цифра двадцать два въ вид блыхъ утокъ и я выиграла.

— Будешь ты молчать о своемъ выигрыш, или не будешь?!

Николай Ивановичъ сверкнулъ глазами и сжалъ кулаки. Глафира Семеновна даже вздрогнула.

— Фу, какой турецкій баши-бузукъ! проговорила она.

— Хуже будетъ, ежели не замолчишь, отвчалъ Николай Ивановичъ и заскрежеталъ зубами.

— Что-жъ мн молчать! Конечно-же выиграла. Хоть немножко, а выиграла, продолжала она. — Все-таки семь серебряныхъ пятаковъ выиграла, а это тридцать пять франковъ. И не сунься ты въ игру и не проиграй четыреста франковъ… Сколько ты проигралъ: четыреста или четыреста пятьдесятъ?

— Глафира! Я перейду въ другое купэ, если ты не замолчишь хвастаться своимъ глупымъ выигрышемъ!

— Глупымъ! Вовсе даже и не глупымъ. Вчера тридцать пять, третьяго дня двадцать пять, восемьдесятъ франковъ четвертаго дня въ Ницц на сваяхъ… Сто сорокъ франковъ… Не сунься ты въ игру, мы были бы въ выигрыш.

Николай Ивановичъ сдлалъ отчаянный жестъ и спросилъ:

— Глафира Семеновна, что мн съ вами длать?!.

— Я не съ тобой разговариваю. Я съ Иваномъ Кондратьичемъ. Съ нимъ ты не имешь права запретить мн разговаривать. Иванъ Кондратьичъ, вдь вы вчера вплоть до тхъ поръ, все время, пока электричество, зажгли въ выигрыш были. Были въ выигрыш — вотъ и надо было отойти, обратилась она съ Конурину.