Где апельсины зреют
Шрифт:
— Да вдь предзнаменованіе-то ваше, матушка… васъ-же послушалъ, отвчалъ Конуринъ со вздохомъ. — Тридцать три проклятые, что вы во сн у меня на лбу видли, меня попутали. Былъ въ выигрыш сто семьдесятъ франковъ и думалъ, что весь третьягодняшній проигрышъ отыграю.
— А потомъ сколько проиграли?
Конуринъ махнулъ рукой и закрылъ глаза.
— Охъ, и не спрашивайте! Эпитемію нужно на себя наложить.
Произошла пауза. Глафира Семеновна достала подбутылки коньяку.
— И не понимаю я, чего ты меня клянешь, Николай Иванычъ, начала она опять, нсколько помедля. —
— Брысь подъ лавку! Теб вдь сказано…Что это я на бабу управы не могу найти! воскликнулъ Николай Ивановичъ.
— И не для чего находить, голубчикъ. Баба у тебя ласковая, заботливая, отвчала сколь возможно кротко Глафира Семеновна. — Вотъ даже озаботиласъ, чтобъ коньячку теб захватить въ дорогу. Хочешь коньячку, головку поправить?
Николай Ивановичъ оттолкнулъ бутылку. Конуринъ быстро открылъ глаза.
— Коньякъ? спросилъ онъ. — Давайте. Авось, свое горе забудемъ.
— Да ужъ давно пора. Вотъ вамъ и рюмочка… совала Глафира Семеновна Конурину рюмку. — И чего, въ самомъ дл, такъ-то ужъ очень горевать! Николай Иванычъ вонъ цлую ночь не спалъ и все чертыхался и меня попрекалъ. Ну, проиграли… Мало-ли люди проигрываютъ, однако, не убиваются такъ. Вдь не послднія проиграли. Запасъ проиграли — вотъ и все. Ну, въ итальянскихъ городахъ будемъ экономне.
Конуринъ выпилъ залпомъ три рюмки коньяку, одну за другой, крякнулъ и спросилъ:
— Вы мн только скажите одно: не будетъ въ тхъ мстахъ, куда мы демъ, этой самой рулетки и лошадокъ съ поздами?
— Это въ Италіи-то? Нтъ, нтъ. Эти игры только въ Монте-Карло и въ Ницц и нигд больше, отвчала Глафира Семеновна.
— Ну, тогда я спокоенъ, отвчалъ Конуринъ. — Гд наше не пропадало! Хорошо, что Богъ вынесъ-то ужъ изъ этого Монте-Карло! Николай Ивановъ! Плюнь! Завей горе въ веревочку и выпей коньячищу! хлопнулъ онъ по плечу Николая Ивановича. — А ужъ о Монте-Карл и вспоминать не будемъ.
— Да вдь вотъ ея поганый языкъ все зудитъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену. — “Теб не слдовало играть”, “теб предзнаменованія не было”. А ужъ пуще всего я не могу слышать, когда она о своемъ выигрыш разговариваетъ! На мои деньги вмст играли, я уйму денегъ проигралъ, а она какъ сорока стрекочетъ о своемъ выигрыш.
— Ну, я молчу, молчу. Ни слова больше не упомяну ни о выигрыш, ни о Монте-Карло… заговорила Глафира Семеновма и, обратясь къ мужу, прибавила:- Не капризься, выпей коньячку-то. Это тебя пріободритъ и нервы успокоитъ.
— Давай…
Конуринъ сталъ пить съ Николаемъ Ивановичемъ за компанію.
— Mentone! закричалъ кондукторъ, когда поздъ остановился на станціи.
— Ахъ, вотъ и знаменитая Ментона! воскликнула Глафира Семеновна. — Это тотъ самый городъ, куда всхъ чахоточныхъ на поправку везутъ, только не больно-то они здсь поправляются. Ахъ, какой видъ! Ахъ, какой прелестный видъ! Лимоны… Цлая роща лимонныхъ деревьевъ. Посмотри, Николай Иванычъ!
— Плевать! Что мн лимоны! Чихать я на нихъ хочу!
— Какъ
— А зачмъ вспоминать, Иванъ Кондратьичъ! Зачмъ вспоминать объ игр? воскликнула Глафира Семеновна. — Вдь ужъ былъ уговоръ, чтобы ни объ игр, ни о Монте-Карло не вспоминать.
Поздъ засвистлъ и опять помчался. Начались опять безчисленные туннели. Воздухъ въ вагонахъ сдлался спертый, сырой, гнилой; мстами пахло даже какой-то тухлятиной. Поздъ только на нсколько минутъ выскакивалъ изъ туннелей, озарялся яркимъ свтомъ весенняго солнца и снова влеталъ во мракъ и вонь. Вотъ длинный туннель Ментоны, вотъ коротенькій туннель Роше-Ружъ, немного побольше его туннель Догана, опять коротенькій туннель мыса Муртола, туннель Мари и наконецъ самый длиннйшій передъ Вентимильеи.
— Фу, да будетъ-ли конецъ этимъ проклятымъ подземельямъ! проговорилъ Конуринъ, теряя терпніе. — Что ни демъ — все подъ землей.
— А ты думаешь изъ игорнаго-то вертепа легко на свтъ Божій выбиться? Изъ ада кромешнаго, кажется, и то легче, отвчалъ Николай Ивановичъ.
Но вотъ опять засіяло солнце.
— Vintimille! Changez les voitures! кричали кондукторы.
— Вентимилья! нужно пересаживаться въ другіе вагоны, перевела Глафира Семеновна. — На итальянскую границу пріхали. Здсь таможня… Вещи наши будутъ досматривать. Николай Иванычъ, спрячь пожалуста къ себ въ карманъ пачку моихъ дорогихъ кружевъ, что я купила въ Париж, а то увидятъ въ сакъ-вояж и пошлину возьмутъ.
— Не желаю. Не стоишь ты этого.
— Да вдь теб-же придется пошлину за нихъ платить.
— Копйки не заплачу. Пускай у тебя кружева отбираютъ.
— Какъ это хорошо съ твоей стороны! Вдь на твои же деньги они въ Париж куплены для меня. Кружева пять-сотъ франковъ стоютъ. Зачмъ же имъ пропадать?
— Плевать. Дуракъ былъ, что покупалъ для такой жены.
— Давайте, давайте… Я спрячу въ пальто въ боковой карманъ, предложилъ свои услуги Конуринъ, и Глафира Семеновна отдала ему пачку кружевъ.
Въ купэ вагона лзли носильщики въ синихъ блузахъ съ предложеніемъ своихъ услугъ.
XXXIII
Перехали итальянскую границу. Таможенные досмотрщики не придирались при осмотр вещей, а потому перездъ произвелъ на всхъ пріятное впечатлніе…. Пріятное впечатлніе это усилилось хорошимъ и недорогимъ буфетомъ на пограничной станціи, гд вс съ удовольствіемъ позавтракали. Италія сказывалась: мясо было уже подано съ макаронами. Съ макаронами былъ и супъ, тарелку котораго захотла скушать Глафира Семеновна. Колобки яичницы были тоже съ какими-то накрошенными не то макаронами, не то клецками. Къ супу былъ поданъ и блый хлбъ въ вид сухихъ макаронъ палочками, вкусомъ напоминающій наши баранки. Начиналось царство макаронъ.