Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
Забытый или невозвращенный специально ключ от моей квартиры… Испорченный, по всей видимости, десерт, так и оставшийся стоять на журнальном столике… И суетящийся пес, который никак не может отыскать свое место, чтобы там устроиться на ночлег, свернувшись пластиковым калачом. Для полноты картины не хватает только чьего-нибудь неподходящего звонка.
Перегибаюсь через спокойно сопящую Тоську, фиксирую темный экран моего смартфона, валяющегося на полу возле перебирающего лапами электронного щенка.
«Пусть в этом доме сегодня
Глава 32
Петр
Я помню одного задрота. Кажется, урода звали Владом. Как будто чистая и светлая любовь Смирновой, серьезное увлечение и далеко идущие планы. Уж больно Тонечка была приветлива с ним и неожиданно мила. Или это она меня дразнила? Подталкивала в спину, торопила события, в нечестную играла на очередное нехорошее пари.
Точно! Мелкая меня дразнила… Дразнила, например, когда, рассиживаясь напротив нас с Элькой, целовала мужика, который отстранялся, а после, отвернувшись от нее, вытирал рукавом обмусоленные Смирновой пухлые губища. Она как будто бы очки себе крестила, мол:
«У меня, „Петруччио“, вот так, а у тебя там что?».
Я, не задумываясь, тут же сделал ход конем — я, сука, спешным образом женился на Эльвире.
«Ах ты ж… Маленькая дрянь!» — через опущенные ресницы разглядываю утреннее дефиле, организованное Нией в свободном помещении моей квартиры.
Терпеть не могу, когда однодневные девицы напяливают мои рубашки, подкатывают рукава, расстегивают пару-тройку верхних пуговиц — да что я, в самом деле, скромничаю, — оголяются шалавы до пупа; специально задирают подол, демонстрируя располосованные шлепками ягодицы и матовые бедра, на которых ночью были мои руки, губы, зубы, член. Совершенно не въезжаю в эротизм такой картины. И потом, создается впечатление, что у крошечки как будто нет своих вещей. Какого, спрашивается, хрена она обрядилась в шмотки, которые ей однозначно велики?
Терпеть не могу. Ненавижу. Брезгую, как возможный вариант. Но Тосику стопроцентно идет мой наряд. Возможно, потому, что это… Моя маленькая Ния?
Кряхтит, согнувшись в три погибели и отклячив к небу мелкий зад, а я натягиваю до подбородка одеяло, переворачиваюсь на бок и… Определенно ощущаю сучье неудобство — правая рука полностью оглохла и напрочь онемела. Я вообще не чувствую ее. Видимо, отлежал и от неудобного положения конечность сильно затекла. Или Тонькина макушка передавила ночью кровеносные сосуды и перевела руку в крайне неприятный режим:
«Здесь, деревянный мальчик, намечается гангрена! Будем резать, не дожидаясь перитонита вкупе с сепсисом».
Из другой, конечно, оперы слова, но истина все еще жива.
С небольшим усилием подтягиваю верхнюю конечность на себя и как будто с корнем
«Что за странные дела?».
Кровать раскачивается, а Тоня распрямляется, но по-прежнему располагается ко мне спиной. Она неторопливо поворачивает голову и смотрит с похотливой лыбой в мою сторону, вполоборота скашивая взгляд.
— Ты уже проснулся? — очень тихо спрашивает. — Велиховчи-и-и-ик?
Не отвечаю и глаза не открываю. Странное ощущение в запястье. Что-то неприятно сдавливает место сочленения предплечья с кистью. Тузик шлепает ко мне и останавливается возле.
— Еще спишь, что ли? — наклоняясь, шепчет. — Петя-я-я? Ты сова, да? — пальцами касается сначала лба, потом щек и, немного отодвинув одеяло, проводит ими по пока еще прилично обнажившейся шее.
Смирнова крутится у кровати, переступает с ноги на ногу, игриво приседает, затем хихикает, закрывая двумя руками рот, и наконец, отваливает на то место, на котором ее мой неудачный поворот настиг.
Так что там все-таки с рукой? Осторожно, стараясь издавать как можно меньше отвлекающих и громких звуков, запрокидываю голову и таращусь, если можно так сказать, на то, что удерживает мою клешню в очень неудобном положении.
Это же наручники. Чертовы браслеты. Эрокандалы!
По-видимому, Туз решил на полную катушку использовать меня. Не знаю, радоваться или плакать, глядя на то, во что она решила поиграть. Утешает, если честно, только то, что левой половиной тела я, слава тебе, Господи, свободен. По крайней мере, левая конечность действует и даже поправляет то и дело сползающее одеяло с моих плечей вдоль спины. Спадая тяжелой римской тогой мне на поясницу и немного ниже, при этом неуемная тряпка оголяет полностью мои член и жопу.
«Назад, назад, назад» — еще раз запрокидываю покрывало на себя.
— Как ты спал? — больше не оглядываясь на меня, Смирнова задает вопрос.
Глубоко вздыхаю, но по-прежнему молчу — бойкотирую ее, не предоставляя сновиденческий отчет.
— Петь, какой ящик я могу занять в комоде?
Решила все же на повышенных играть!
— Ты ведь сказал, что не отпустишь. Помнишь, а? — поднимая до ушей воротник наброшенной рубашки, продолжает засыпать меня вопросами.
— Я знаю, что ты не спишь. Велихов! — мою фамилию почти грохочет.
Не могу сейчас припомнить, как Тонька зацепила того счастливо испарившегося сейчас чудного мудака. Не то чтобы Влад производил впечатление урода, но было в нем определенно что-то из разряда:
«Нет-нет, тут стопроцентно все не то! Не то пальто, не та погода!»…
— Мне нужны объяснения. Петя! — выкрикивает со своего места. — Я разнесу твою квартиру, если ты не откроешь сей же час глаза. Не испытывай мое терпение. Считаю до трех. Один, два… Два — на шелковом шнурочке. Два — на тонкой ниточке. Два — на капроне. Два — на волосинке. Петя-я-я! — не досчитав до трех, пищит.