Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
— Дождись, говорю, не засыпай, щенок, — склонившись над Тонькой, шепчу в лохматую макушку.
— Отвали, козел! — шустро ерзает и почти плюется лютой ненавистью, попадая прямиком в меня…
Чрезвычайно, даже чуточку пугающий, слишком тихий дом! А время-то не позднее — всего двенадцать или ноль-ноль часов. Не глубокая, а только зарождающаяся полночь: и ни туда, и ни сюда. Новый день как будто уже начат, а я за вчерашний еще перед неспящим Богом не рассчитался, хотя чудесно, весело и с большим походом в нем по-человечески нагрешил и даже кое-где немножко похозяйничал, воспользовавшись своей
Следую по длинному темному коридору, подсвеченному лишь неярким светом напольных софитов, прожигающих мои стопы, упакованные в родные туфли. У хозяев есть определенный вкус и даже, по всей видимости, не маленькие деньги. Раздраженно хмыкаю, пока переставляю ноги по широким ступеням, ведущим на первый этаж крутого, чего уж тут, весьма просторного и дорогого помещения. Сергей любит эту охотничью халупу, поэтому и вылизывает, и благоустраивает хоромы для своей внушительной бригады, покой которой тоже чересчур внимательно бережет и грозно охраняет.
Место нашей встречи нахожу довольно быстро: только это помещение освещено верхним абажуром. Проем лучит не ярко, но вполне определенно и весьма конкретно.
Просто-таки гигантское пространство, на котором в самом центре находится такой же по размерам обеденный, закрытый со всех сторон какими-то ящиками, полками и другими «органайзерами», высокий стол.
«А у Тосика весьма прикольный папа, а не только дом» — такой вот вывод лезет сам собой и почти мгновенно, а я, естественно, не подбираю для этого нужные слова. И так все ясно!
Смирнов валяется на этом вот предмете мебели всей верхней половиной тела, где-то по грудь или еще немного ниже, полируя и без этого вылизанную до блеска, гладкую темную поверхность.
— Пиздец, пиздец, пиздец, — шипит Сергей и, не останавливаясь, шустро возится на своем месте.
— Доброй ночи! — здороваюсь, произнося самое подходящее приветствие для этого времени суток, и застываю грозным истуканом в широком дверном проеме.
Мне разрешено уже войти или для протокола, в качестве определенного начала, скупого разрешения у сонного хозяина любезно испросить?
— Кофе там! — не здороваясь и не поднимаясь, он вытягивает одну лишь руку и — я весьма надеюсь на это — очень точно указывает пальцем на ящик, в котором, по всей видимости, стоит его любимый крепкий и законный допинг, который мне предстоит сварить для страдающего бессонницей «папаши».
А где его «пожалуйста», «будь любезен» или «я тебя прошу», например? Он мог бы просто поинтересоваться, какого черта я забыл в кровати дочери и по результату моего, вероятно, неудовлетворительного ответа лихо выставить меня в глубокую зловещую ночь из своей неприступной, но лишь для хлюпиков, резиденции вон.
— Велихо-о-о-ов! — ворчит Смирнов. — Застыл, что ли? Доброй ночи.
Ну вот, совсем другое дело!
— Нет, — теперь я быстро отмираю, вхожу и, следуя указателям, подбираюсь к рабочему столу и многочисленным подвесным ящикам.
— Поторопись, — прыскает и тут же очень тихо — но я все точно слышу — добавляет, — сопляк.
Сопляк? Прямое, слишком очевидное, весьма грубое и чересчур необъективное оскорбление, к тому же унижающее мои честь и достоинство, и стукающее не только
И все же:
— Сергей Максимович, я хотел бы объяснить… — тихо, но уверенно начинаю и вместе с этим бегаю глазами по кухонным принадлежностям, с которыми мне предстоит довольно близко познакомиться сейчас.
— Интересно будет послушать, — похоже, он наконец-то отрывает голову и, вероятно, устремляет на меня сонные или уставшие, растертые или опухшие все-таки от недосыпа, сильно воспаленные глаза? — Но, пожалуй, немного позже. Свари кофе и все. Об одном тебя прошу, по возможности сделай это молча и без лишних телодвижений. Голова жутко раскалывается, а завтра тяжелый день.
— Может лучше…
— Кофе, мой деревянный мальчик, — настаивает почти угрожающим тоном.
«Тузик-Тузик, прости, щенок, но я сейчас его убью!» — сжимаю пальцы, обескровливаю костяшки и парализую все фаланги, впиваясь короткими ногтями в мякоть своих ладоней.
— Тихо-тихо, Велихов, — Смирнов с издевкой прыскает и громко выдыхает. — Дети-дети, кто ж знал, что вы закатите такое представление? Петь, ты не в том положении, чтобы тут на грубость нарываться и меня, как хозяина, пошленько обижать. Так драчлив и так несдержан? Расслабься, юноша. Помни, где находишься и с кем говоришь. Твой отец у меня на скоростном наборе в телефоне. Последнее не считать угрозой до тех пор, пока я красочно не обрисую Грише, чем занят его старшенький, когда не чтит свой сраный кодекс, зажав вздыбленный член меж дрожащих ног.
Еще один, сука, слишком грамотный нашелся! С этим лиходеем будет тяжело. Мощный и несговорчивый противник, который, судя по скрежещущим звукам, раздающимся за моей спиной, сползает со своего барного стула и направляется ко мне.
— Две ложки, парень. Без сахара и поменьше жидкости. Люблю…
— Чистый? Масляный? — как будто даже поправляю или подсказываю ему.
— Угу, — я чувствую его ладонь на своем плече и теплое дыхание возле щеки. — Это не бордель, Петруччио, не дом свиданий и даже не шпионская конспиративная квартира, где ты мог бы устраивать встречи, пусть и с маленькой хозяйкой этого заведения, — шипит Смирнов. — Это порядочный дом. Дом, доверху набитый добрыми женщинами. Здесь много милых, нежных и красивых девочек, каждая из которых по-своему сильна и несчастна одновременно. Моя жена, например, затем Юла…
— Я…
— Тосик, которой сильно не здоровится. Я почему-то, блядь, уверен, что ее испорченная ножка не дает покоя моей девочке исключительно по твоей вине. У нее стопа болит, Велихов! Так, как ты говоришь она ее подвернула? — Смирнов сжимает мое плечо и почти втискивается носом в ушную раковину. — Стоп! Не утруждайся, мальчик. По-моему, я все уже и без твоих рассказов понял. Вари кофе, Петя, и расслабь булки, не возникай и не сжимай ручонки, чтобы я забыл отдельные пренеприятные моменты, которые внезапно породнили нас, уважь меня чашкой отменного кофе. Сможешь так?