Gelato… Со вкусом шоколада
Шрифт:
Смирнова знает, где я, потому что все точно видит и… Дрянь такая! Она ведь соблазняет? Тузик тормозит посередине, небрежно скидывает тонкие тесемки полупрозрачной маечки, затем протягивает через них руки и убирает полностью их со своих узких плеч.
Я раскрываю рот, удерживая прилипшую к моей нижней губе сигарету обильно выделяющейся, как у взбесившегося самца, завидевшего красивую и недоступную женскую особь, слюной. Сейчас бы не забыть вздохнуть, а то недолго насмерть поперхнуться.
— Стерва! — шиплю и хлопаю безжизненной никотиновой отравой. — Что ты там делаешь? — убираю сигарету и распрямляю ноги, не сводя с обнажающейся своего
Она, похоже, ждет, когда я вынужденно займу более удобную позицию, пересяду, так сказать, в партер, но на природе, потому как я больше не замечаю никакого шевеления в том районе, зато четко вижу тонкий светлый силуэт, застывший прямо напротив меня, но все же на существенном возвышении. Я сильно сглатываю, давлюсь сумасшедше продуцируемой слюной и лишними объемами заглатываемого как будто второпях свежего воздуха, растираю остекленевшие глаза и негромко чертыхаюсь.
— Ну? Ну же? — рычу, дергая ногами. — Приступай! — командую и словно подаюсь на нее вперед. — Чего ты ждешь? — выхожу на свет и задираю голову. — Я готов! — развожу руки, показываю ей свои одновременно безоружность и нескончаемое желание смотреть, смотреть, смотреть… Смотреть на то, что она покажет!
— Тосик, — шепчу и посылаю ей воздушный поцелуй. — Покажи мне…
— Стриптиз? — она перегибается через перила и шипит аж со второго этажа.
— Да, — подмигиваю ей и улыбаюсь. — Давай, Тузик, порадуй меня.
— Тебя выгнали, Велихов?
Небрежно дергаю рукой куда-то в неизвестном направлении:
— Я буду спать в том доме.
— Приятных сновидений, маленький Пиноккио.
— Покажи еще, — молитвенно складываю руки и, как благовоспитанный адепт религии о непротивлении злу насилием, дергаю связкой, умоляя о милосердии жестокую проказницу. — Не могу уснуть, — закусываю нижнюю губу и вытягиваю шею. — Чуть-чуть… — шиплю и таращусь на нее, знаю, что слегка безумным взором.
Смирнова снисходительно или надменно улыбается. Я вижу все — здесь так светло как будто днем. За это следует сказать «спасибо» ее странно набожному или с не пойми каких делов чересчур сознательному папе, который обозначил весь придомовой периметр фонарями, в свете которых я сейчас наблюдаю его маленькую дочь, которую он «розовым комочком» в этот дом давным-давно принес. Она непокорная, бесстыжая, развратная, обманщица и только после этого по совместительству с естественным расширением зоны ее ответственности неуправляемая младшенькая дочь. Она бешеная, неуправляемая, скоростная… Стерва — вот она кто!
— Тоси-и-и-к, — рукой размахиваю, показывая ей что я ко всему готов и намерен быть послушным.
Ния поворачивается ко мне спиной и передергивает плечами, водит ими, словно танцует под спокойную и располагающую к умиротворению музыку. Только что-то я совсем не расслабляюсь, а как зачарованный слежу за тем, что происходит на балконе, и за тем, что мелкая бестия там вытворяет. Она с чем-то возится, крутит руки, не прекращая волнообразных движений бедрами, немного наклоняясь и демонстрируя мне при этом узкую полоску ткани того же цвета, что и висящий на ее талии топ, зажатую между идеальных половинок, к которым я совсем недавно прикасался губами в попытке получить поцелуй на долбанную удачу или призрачное счастье.
— Сними, сними майку, — скандирую под нос, раскачиваясь в тот же такт, что и малышка наверху.
Тонька дергается и поворачивает голову, как будто скашивает на меня глаза и подмигивает. Пиздец, как это все пошло и очень вызывающе!
—
— Да, — отвечаю, словно нахожусь в танцующей странной заморской церкви. — Я слышу тебя, Тузик, — притопываю и дергаю бедрами, изображая страстный танец «Макарена», освобождаясь от накатившего возбуждения, которое теперь одной рукой не снять.
Ну, наконец-то! Зацепив большими пальцами скрученную и спустившуюся еще немного майку, она растягивает абсолютно лишний предмет одежды по сторонам и проходит идеальным телом через тканевое отверстие, словно тигрица, в стремительном прыжке проскальзывающая огненное узкое кольцо.
Вау! Сейчас она обнажена по пояс. Красивый силуэт, горделивая осанка, узкая спина и глубокая позвоночная выемка разогревают и заставляют меня почти кричать:
— Повернись! Тосик, повернись ко мне…
«Я тебя прошу» — я заклинаю девку, так изощренно мучающую меня.
Я помню… Помню все! В особенности ее небольшую грудь и тонкий запах. Идеальная по цвету и тактильному восприятию бархатная кожа, неширокая, и очень мягкая, послушная и воспитанная ареола, и шарики-соски, которые никогда не прячутся — они всегда готовы, малышки ничего не боятся и не стесняются, как и их чумовая миниатюрная хозяйка, которая неторопливо проворачивается ко мне лицом, чтобы осветить собой то, что застлано ночной тьмой. Я прикрываю глаза и голодной сволочью скулю…
— Велихов!
Какого хрена? Спотыкаюсь и верхней половиной своего тела подаюсь вперед. Руками упираюсь в первую ступеньку парадного входа в чертов дом и смотрю на того, который еще раз очень изощренно обламывает мой эксклюзивный кайф.
В дверях стоит все тот же взбудораженный Сереженька Смирнов и, по-собачьи наклонив голову, растирает одним ухом соответствующее стороне плечо.
— Что с тобой? — Сергей громко прыскает, а выпрямившись и оставив, наконец-то, чесоточные почесушки, смеется, словно издеваясь надо мной.
*шпак (польск., разг. пренебреж. устар.) — здесь не военный человек, штатский.
Глава 18
Петр
Кошмарная бессонная ночь, невыспавшееся утро, отвратительное настроение и бесконечная зевота, которую, как ни стараюсь, не могу унять. Складывается такое впечатление, что я испытываю дичайшее похмелье — страдаю приличным сушняком и дергаю желудком, вызывая нехороший спазм, пытаясь скрыть позыв на рвоту, от которой ни одно лекарство не поможет, так как не в состоянии стремительное извержение удержать — вперемешку с черепно-мозговой травмой неясного происхождения: голова гудит, как расколотый колокол-колпак, глаза таращатся на белый свет, словно прозревший слепец по воле случая обрел чудесный дар снова видеть и теперь не рад тому, что стало перед его девственны от чернухи очи; а сам я сижу битых два часа, как тычка, на большой кровати, предложенной мне гостеприимным Смирновым, почесываю брови и ловлю слюну, которую выпускаю из пасти неконтролируемо и как будто бы со скоростью звука, стоит лишь прижать к груди мне подбородок и уставиться бессловесной куклой в окно, через которое я наблюдаю ту эстраду, на чьем паркете Туз показывал свой сольный номер, изображая приму бурлеска. У Антонии в этом есть ого-го какой талант! Ей бы податься в другое измерение и выбрать иной род занятий. Держу пари, она и там бы смогла выпотрошить на шуршащие купюры зал.