Гнилые болота
Шрифт:
— Не теб ли? — спросилъ я.
— Хоть бы и мн. Вдь я старшій ученикъ въ класс у батьки и первый силачъ въ школ.
— Тмъ лучше для тебя, — отвтилъ я, и всталъ со ступеньки, чтобы идти въ классы.
— За что же ты злишься, Рудый? — спросилъ неотвязчивый школьникъ и удержалъ меня за рукавъ.
— Оттого, что мн скучно, оттого, что ты и Розенкампфъ сметесь надо мной, оттого, что вы мн надоли!
Голосъ мой начиналъ дрожать отъ подступавшихъ къ глазамъ слезъ.
— Сейчасъ заплачетъ, — улыбаясь, промолвилъ Розенкампфъ.
— Нтъ, не заплачу! Ты глупый мальчишка! — крикнулъ я и побжалъ къ играющимъ дтямъ.
— Новичокъ, новичокъ! не хочешь ли къ городки играть? Да какъ тебя зовуть?
— Александръ Рудый, — отвчалъ я, и согласился
Первый шагъ былъ сдланъ, игра меня разсяла, и въ часъ свободнаго времени я научился играть и въ городки, и въ лапту. Черезъ часъ послышался призывный звонокъ, и мы вс побжали въ классы, гд уже собрались вольноприходящіе ученики, уходившіе домой. Я былъ красенъ, какъ ракъ, мои волосы взбились и безпорядочно лежали на голов, съ лица лилъ крупный потъ, грудь широко дышала. Мн было весело и хорошо.
— Наигрался! Теперь пойдемъ въ классъ къ попу, — сказалъ мн ученикъ, говорившій со мной на двор. — Да не будь такимъ злымъ и плаксой, плачутъ только старыя бабы, — т всегда хнычутъ.
И ученикъ представилъ предо мною, какъ хнычутъ старыя бабы; онъ былъ сорви-голова и весельчакъ.
— Не будешь плакать, и смяться надъ тобой не станутъ.
— Пускай смются, я и самъ умю смяться, — весело отвчалъ я.
— Молодецъ! Лучше смяться, чмъ плакать.
Мы вошли въ комнату, въ которой обыкновенно давалъ уроки священникъ. Вс православные школьники раздлялись у него на два класса, на младшій и старшій; я поступилъ въ старшій, полому что былъ далекъ въ знаніи Священной Исторіи. Наконецъ, явился и священникъ.
— Нтъ ли иноврцевъ? — спросилъ онъ, выговаривая твердо на о и расчесывая широкимъ гребнемъ жиденькую бороду.
— Есть, батюшка.
— Иноврцы, выходите вонъ.
— Мы не будемъ шумть, батюшка.
— Врете вы, иноврцы, все вы врете; опять пакость какую ни на есть сотворите. Поди-ко карты притащили въ штанахъ?
— Ей-Богу-съ, батюшка, картъ нтъ; хоть обыщите, — увряли иноврцы.
— Ну, ну, не божитесь! Въ закон сказано: грхъ божиться. Сидите смирно, — не то всхъ къ порогу поставлю.
Православные хохотали, хотя весь этотъ разговоръ они слышали отъ слова до слова разъ сто; священникъ, кряхтя, услся на свой стулъ и началъ спрашивать уроки. Классъ прошелъ довольно мирно; священникъ былъ добрякъ; бывало, обругаетъ кого-нибудь кочнемъ капустнымъ, да тмъ дло и кончится.
Первый школьный день окончился классами чистописанія и танцованія; эти два часа прошли вяло и скучно, и я избавлю читателя отъ чтенія ихъ описанія. Въ пять часовъ я отправился домой.
— Ну что, школа понравилась теб? — спросила матушка, когда я возвратился изъ училища.
— Да, хорошо, — отвчалъ я, не сознавая, что было хорошаго въ школ, я только помышляя объ обд.
— Не поколотили тебя? — спросилъ съ улыбкой отецъ.
— Нтъ, не поколотили.
— Всегда глупости выдумаетъ! Кто же сметъ его поколоть и за что?
Предоставляю угадать читателю, кто произнесъ эту фразу.
— Такъ, здорово живешь! Новичковъ везд колотятъ, — отвчалъ отецъ.
— Гд-нибудь въ мужицкой школ, у бурсаковъ, а не въ иностранномъ училищ.
— И тутъ, бабушка, есть мужики, — поспшилъ я вмшаться въ разговоръ:- подл меня сидитъ Онуфріевъ, такъ отъ его головы коровьимъ масломъ воняетъ.
— Господи! Куда же ты попалъ? Туда, значитъ, всякую дрянь принимаютъ? — ужаснулась бабушка.
— Полноте, матушка! Не все ли равно дти, чьи бы они ни были? Вы же сами сердились, что Сашу не приняли въ гимназію; что же стали бы мы длать, если бы его и сюда не приняли?
— Я не о Саш говорю, а вотъ о томъ, отъ котораго коровьимъ масломъ воняетъ; вдь это значитъ, онъ-таки совсмъ мужикъ.
— Ну, и Саша не лучше.
— Саша не лучше? Саша? Вы помшались въ ум, Василій Александрычъ! Сына своего въ грошъ не ставятъ, съ мужиками равняютъ, съ сиволапыми, — ну, люди! — заговорила бабушка.
Я долго слышалъ ея восклицанія, сидя за перегородкой и уничтожая обдъ. Я лъ, какъ десять мужиковъ
Первый день, проведенный мною въ новой школ — гниломъ болот, не пробудилъ во мн никакихъ ясныхъ ощущеній, мн было ни весело, ни скучно: я сознавалъ только одно, что этотъ день пролетлъ стрлою. Такъ пролетло еще нсколько дней, недль, и, мало-по-малу, въ моемъ ум сложились слдующія мысли: учителя большею частью злы и любятъ наказывать, это я видлъ самъ и другіе ученики подтверждали то же; значитъ, надо прилежне учиться, чтобы избжать наказанія. Лнтяи страдаютъ боле всхъ отъ учителей и отъ учениковъ. Ученики притсняютъ ихъ не потому, что не любятъ лнтяевъ, но потому, что на бднаго Макара вс шишки валятся; и дти, и большіе рады притснять и поглубже втоптать въ грязь тхъ, кто и безъ того давнымъ-давно по уши въ грязи и не можетъ изъ нея выкарабкаться. Эта мысль не моя: ее я слышалъ отъ отца и вполн согласился съ нею, вглядываясь въ школьный міръ; значитъ, надо прилежне учиться. Я никакъ не соглашался въ душ съ мыслью отца, что я и Онуфріевъ одно и то же. Я былъ такой чистенькій, миленькій мальчикъ, я стыдился, если на моемъ сапог или на курточк появлялась дырка, или, что еще хуже, заплатка; на Онуфріев же надтъ не то сюртучокъ, не то поддевка, платье это, должно быть, сшито изъ отцовскаго, ибо на немъ видны слды старыхъ швовъ. Мн бабушка пророчила, что я буду генераломъ, а Онуфріевъ генераломъ не будетъ, его отецъ лабазникъ. Между тмъ мн приходилось сидть ниже Онуфріева, иногда даже слушать его приказанія. Чтобы перессть на другое мсто, выше его, нужно было прилежне учиться. Вотъ т доводы, которыми я доказалъ себ необходимость ученія и прилежанія.
Вамъ они нравятся, читатель? Нтъ? Но другихъ школа не вырабатываетъ. И вы, гд бы вы ни воспитывались, руководствовались тми же соображеніями, учились изъ страха передъ наказаніями, изъ нежеланія подвергаться насмшкамъ товарищей, изъ стремленія удовлетворить свое маленькое самолюбьице самаго пошлйшаго свойства. Прилежаніе, вызванное подобными доводами, бываетъ всегда наружное и шаткое; ученикъ никогда не приготовитъ своего урока, если онъ знаетъ наврное, что учитель не заглянетъ въ его тетрадь, и никогда не прочтетъ ни строчки, если учитель не прикажетъ, а просто замтитъ мимоходомъ: прочтите такую-то статью, если будетъ время. Понять пользу ученія съ другой, съ разумной стороны, удается очень и очень немногимъ дтямъ, умамъ-самородкамъ, — не обязаннымъ своимъ развитіемъ ни родителямъ, ни глупымъ школамъ, ни гнилымъ учебникамъ. И обыкновенно эти-то дти никогда не бываютъ первыми учениками въ класс, учителя не ставятъ ихъ въ примръ другимъ школьникамъ, школьники смотрятъ на нихъ съ пренебреженіемъ. Такой то самородокъ былъ и у насъ въ школ, но о немъ теперь еще не время говорить, я его тогда еще не понималъ, какъ не понимала его и вся школа; впрочемъ, мн первому удалось разгадать эту личность, и рдко кого любилъ я такъ, какъ любилъ ее: въ ней были первыя струи свжаго воздуха, пахнувшія мн въ лицо…
XI
Благодтельное вліяніе сильно развитаго воображенія
Кром этихъ общихъ школьныхъ доводовъ, доказывающихъ пользу ученія, были у меня и другіе.
До сихъ поръ я жилъ въ узенькомъ семейномъ кругу, и большею частію между женщинами, всегда видя одн заботы о насущномъ хлб, слыша одни разговоры о дороговизн и вчныя жалобы бдныхъ знакомыхъ. Съ другой стороны, вчно-невозмутимое, вчно-спокойное лицо отца какъ будто намекало мн, что въ жизни есть что-то хорошее, что до этого хорошаго можетъ дожить человкъ. Добылъ ли отецъ это хорошее, не было ли у него въ запас клада, которымъ онъ могъ располагать въ случа нужды, — я не зналъ; но мн казалось, что у отца есть кладъ. Отъ бабушки я слышалъ, что я могу быть богатымъ и генераломъ, что въ этомъ состоитъ счастіе жизни и, чтобы его достигнуть, надо только кончить ученье и начать служить. Отецъ тоже говорилъ: учись — человкомъ будешь! То-есть, генераломъ буду, ршилъ я мысленно и ршился учиться, во что бы то ни стало. Каково было привести въ исполненіе эту ршимость?