Гнилые болота

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Такъ надо заплатить за нее, папа; ты заплатишь?

— Нтъ, Саша, я не заплачу; у меня нтъ столько денегъ, — сказалъ отецъ.

— Я, я не она, надлалъ долги! Я застрлюсь, застрлюсь! — вопилъ дядя, стукаясь годовою о столъ и теребя себя за волосы.

— Эта комедія начинаетъ надодать, — замтилъ отецъ.

— Комедія? Комедія? Какъ ты осмлился это сказать, мужикъ, безчувственное животное? — крикнулъ дядя и со сжатыми кулаками подбжалъ къ отцу.

— Ты съ ума сошелъ! — холодно сказалъ отецъ и неторопливымъ движеніемъ руки оттолкнулъ дядю на диванъ.

Я никогда не видалъ отца столь хладнокровнымъ и страшнымъ въ одно и то же время. Въ его глазахъ промелькнулъ какой-то зловщій, нехорошій огонь, заставившій меня вздрогнуть. Въ это мгновеніе отецъ былъ похожъ на звря.

— Я теб еще разъ повторяю, —

заговорилъ онъ, длая ударенія на каждомъ слов и произнося ихъ медленно: — это комедія — слышишь ты: комедія, и невыносимая. Теперь не время ломаться. Надо хлопотать и выкупить несчастную мать. Надо създить къ вашимъ аристократамъ, обить пороги и вымолить деньги.

— Голубчикъ! я не могу, я никуда не поду, хоть ты убей меня. Лучше умереть, а не хать! — проговорилъ дядя плачевнымъ тономъ.

Бднякъ присмирлъ и былъ жалокъ въ эту минуту.

— Я пойду, — сказала матушка и пошла одваться.

Отецъ снова заходилъ по комнат, длая большіе шаги и хмуря лобъ.

— Добрая женщина Соня! — сказалъ дядя по уход матушки.

— Добрая! ршилась унижаться за васъ! Что вы ей? Родня!.. Къ чорту вс родственныя отношенія, если они приносятъ одни страданія! Вы жили, баклуши били, мотали, а эта добрая должна за васъ кланяться? И кому, и для чего? — торопливо и съ страшной злостью, почти задыхаясь, говорилъ отецъ.

Наконецъ, онъ остановился передъ дядей.

— Прошу тебя, Петръ Ивановичъ, уйди ты домой! Теперь мн не по себ, за себя я не могу поручиться…

Отецъ снова заходилъ по комнат. Дядя взглянулъ на его лицо и поспшилъ уйти…

Страшно гремлъ въ этотъ вечеръ отцовскій молотокъ, точно отцу хотлось разбить все вдребезги. Когда матушка возвратилась, отецъ уже былъ совершенно покоенъ и ласково, крпко пожалъ ея руку.

— Есть толкъ? — спросилъ онъ.

— Есть, — отвчала матушка, и оба замолчали; онъ не разспрашивалъ, она не разсказывала о томъ, что и какъ сдлалось.

Что вынесла матушка въ этотъ день, объ этомъ и говорить нечего. На колкости и обиды оказались щедрыми вс, денегъ же не давалъ никто. Старшій братъ бабушки сказалъ матушк:

— «Сама себя раба бьетъ, если худо жнетъ! Не стану же я оплачивать долги сестеръ; этакъ, пожалуй, никакого капитала не хватитъ. Ну, если бы у меня десять сестеръ было и вс-то задолжали, чмъ бы я тогда уплатилъ ихъ долги? Да говорите же, чмъ? А?» Онъ долго добивался отвта на этотъ глубокомысленный вопросъ и, наконецъ, заключилъ:- «Пенсію за два мсяца впередъ я охотно выдамъ, а больше ничего не молу сдлать». Посл нсколькихъ безплодныхъ и трудныхъ попытокъ матушк удалось устроить дло. Генеральша Зврева согласилась заплатить за бабушку 500 рублей долгу, но съ условіемъ, чтобы бабушка прожила у нея два года въ качеств компаньонки. Старухи были давно знакомы и, узжая за зиму въ деревню и потомъ за границу, Зврева была рада взять съ собою знакомаго человка, умющаго болтать на французскомъ язык о нашей старин и играть въ пикетъ. Начались переговоры съ бабушкою; она отвчала: хоть въ могилу, но вонъ изъ тюрьмы!

Черезъ недлю я увидлъ ее. Она посдла, глаза стали тусклы, вки припухли и покраснли, походка сдлалась неровною. Эту женщину, смотрвшую още за нсколько дней надменною царицею, нельзя было узнать. Грустно обняла она отца, мать и меня и долго, нжно цловала мою голову, всматриваясь въ мое лицо.

— Быть-можетъ, мы никогда не увидимся, Шурушка! — говорила она мн.

Никакихъ наставленій насчетъ манеръ, никакихъ воспоминаній о недавнемъ прошломъ, ни одного пророчества о моей блестящей будущности не сорвалось съ ея языка. «Да благословитъ тебя Богъ!» было теперь ея единственнымъ пожеланіемъ, сказаннымъ мн, и набожно перекрестила меня ея дрожащая рука.

Бабушка ухала со Звревой въ деревню и оставила дяд вс свои пенсіи. Дядя тоже скрылся отъ васъ, о немъ долго не было ни слуху, ни духу. Только черезъ полгода услышали мы случайно, что онъ путешествуетъ по Россіи, ищетъ мста управляющаго или невсту. Наша семья уменьшилась, два актера сошли на время со сцены. Отецъ и мать потужили о судьб бабушки, и оба благодарили Бога, что Онъ избавилъ меня отъ грозившей опасности; они не знали, что смя, брошенное въ мою молодую, воспріимчивую душу, еще принесетъ свой негодный плодъ.

Такими событіями начался мой четвертый школьный годъ. Мн шелъ пятнадцатый годъ, послдній годъ дтства. Въ этомъ возраст человкъ

начинаетъ рзко проявлять свой характеръ, высказывать свои взгляды на міръ, привитые къ нему воспитаніемъ, житейской обстановкой, окружающими личностями. Онъ начинаетъ разборчиве сходиться съ людьми, выбираетъ дорогу, по которой ему хотлось бы идти до конца жизни; часто эта дорога оказывается ложною; ея ложность и непривлекательность бросаются человку въ глаза, и тогда въ немъ происходятъ внутренняя, самостоятельная ломка всего того, что выработалось въ немъ въ годы дтства. Ломкою дло и оканчивается; посл нея дитя становится уже юношею, въ его лиц вдругъ появляются новыя черты, по которымъ можно судить о характер… Тяжелъ бываетъ иногда этотъ перехода отъ дтства къ юности, и грустно, что большая частъ являющихся въ эту пору страданій не нужна. Они смшны, глупы, но они страданія; въ ходы зрлаго возраста почти не вришь возможности ихъ существованія, а между тмъ они были, и даже черезъ долгіе годы воспоминаніе о нихъ вызываетъ на щеки яркій румянецъ стыда.

XI

Четвертый годъ въ школ

Въ нашу школу принимались дти всхъ вроисповданій и всхъ сословій. Рядомъ съ блобрысымъ нмцевъ, сыномъ колбасника, сидлъ черноволосый французъ, сынъ перчаточника; подл князька помщался русскій мщанинъ; красная курточка, сшитая моднымъ портнымъ изъ новаго сукна, терлась о синюю вылинявшую поддевочку, по всей вроятности, выкроенную дома изъ отцовскаго долгополаго сюртука. Принципомъ школы было равенство дтей; этотъ принципъ принимается всми русскими учебными заведеніями; ради его и форменные казакины, и курточки выдуманы; формально школа не ставила между воспитанниками никакихъ перегородокъ. Но подобные принципы всегда остаются у насъ мертвою буквою, и при настоящемъ положеніи членовъ нашего общества не могутъ примняться на дл. Учителя у насъ грудью стояли за своихъ пансіонеровъ и почти боялись пансіонеровъ директора. И т, и другіе, вмсто худыхъ балловъ и наказаній, выпадавшихъ на долю вольноприходящимъ ученикамъ, слышали одну пустую угрозу: «Я пожалуюсь на васъ вашему воспитателю, я поговорю съ нимъ о васъ». «Говори, сколько душ твоей угодно», думали пансіонеры, и очень хорошо знали, что воспитатель сдлаетъ имъ такой же пустой выговоръ, и дло тмъ покончится. Во время ежемсячныхъ отмтокъ чувствовалось очень сильно ихъ выгодное положеніе въ школ; у нихъ отмтки являлись самыя лучшія, они обгоняли своихъ товарищей — не пансіонеровъ и смотрли на нихъ, какъ на лнтяевъ.

Между собою ученики сходились въ играхъ, не различая званій своихъ отцовъ; но это продолжалось до поры до времени; съ годами къ дтямъ прививались сословные предразсудки; дти дворянъ и чиновниковъ слышали дома пренебрежительные отзывы своихъ родителей о мщанахъ, о мастеровыхъ, и, мало-по-малу, усвоивали эти взгляды; князь начиналъ отворачиваться отъ сына мелочного торговца и говорилъ, что отъ него селедкой воняетъ; щегольская курточка сторонилась отъ синей поддевочки, за что поддевочка отплачивала курточк полновсными тумаками. Едва замтно, но постоянно и безостановочно воздвигались между дтьми эти невидимыя перегородки и длались он съ каждымъ годомъ все выше и выше, угрожая превратиться въ китайскую стну. Он и превращались въ нее, но уже по окончаніи дтьми воспитанія, по выход ихъ изъ школы, когда бывшіе товарищи, встртивъ другъ-друга на Невскомъ проспект, стыдятся остановиться и пожать другъ-другу руки, потому что одинъ несетъ какой-нибудь узелокъ по порученію отца-ремесленника, а другой, въ богатомъ пальто прогуливаетъ по модной улиц себя, своего кучера, рысака и эгоистку. Чмъ же можетъ отплатить теперь этотъ бдный ремесленникъ (бывшая синяя поддевочка) этому прогуливающему себя и своего рысака барину (бывшей щегольской курточк)? Ремесленникъ знаетъ пошлость и глупость барина-фата и потому старается его одурачить, продаетъ ему свои дрянныя издлія и товары за хорошіе, и между ними устанавливаются не нормальныя отношенія продавца и покупателя, но безсмысленная личная вражда. «Ловко я надулъ барина», хвастаетъ ремесленникъ въ кругу своихъ собратій. — «Подлецы наши ремесленники и купцы», ругается баринъ. И ни одинъ изъ нихъ не видитъ, что они оба равно, глупы и равно пошлы, что они сами вредятъ себ, что никогда не можетъ развиваться общество при этихъ тупоумныхъ отношеніяхъ, зародившихся еще на школьной скамь и развивающихся, растущихъ въ глубину до гробовой доски обоихъ глупцовъ.