Гнилые болота
Шрифт:
Въ описываемый мною періодъ школьной жизни мои товарищи, юноши отъ пятнадцати до восемнадцати лтъ, занимались сооружіемъ между собою перегородокъ, длились на кружки курточекъ, сшитыхъ дома, на кружки поддевокъ и синихъ сюртуковъ съ зеленоватыми пятнами, на пансіонеровъ директора, учителей и школы и на вольноприходящихъ учениковъ. Даже на двор, играя въ лапту, рдко сходились между собою эти кружки; пансіонеры же директора совсмъ не играли и важно прохаживались по боковин тротуарамъ. Курточниковъ очень интересовало ршеніе слдующихъ важныхъ вопросовъ: «кто твой отецъ? сколько у него денегъ?» и часто слышали поддевочки и синіе съ зеленоватыми пятнами сюртучки такіе обидные упреки: «Ахъ ты, сапожникъ! Много ли селедокъ въ день продаетъ твой отецъ? Что твой родитель беретъ за шитье штановъ?» Каждый кружокъ стоялъ
— Скажите, Розенкампфъ, отчего вы православный, а ваши родители и братъ лютеране?
— Оттого, что меня окрестили въ православную вру, а ихъ въ лютеранскую.
— Но вдь это не причина; не окрестили же вашего брата въ православную, а васъ въ лютеранскую?
— Не окрестили, — лаконически отвчалъ Розенкампфъ, нисколько не поясняя дла.
— Да вы и не похожи на своихъ родителей и на брата; они вс блокурые, а вы черноволосый.
— Что-жъ изъ этого слдуетъ? — щурясь, спрашивалъ Розенкампфъ и началъ, видимо, раздражаться.
— Какъ что?
— Да, что, по-вашему, слдуетъ изъ этого? — допрашивалъ онъ, и еще боле щурилъ глаза, а на лиц выражался гнвъ, губы тряслись, какъ въ лихорадк. Но это выраженіе безсилія быстро смнялось его обычной отталкивающей, язвительной усмшкой.
— Не заказали ли вамъ написать мою родословную? — говорилъ онъ. — Или вамъ приказано отъ полиціи узнавать званіе и чины воспитанниковъ нашей школы? Еще не придется ли мн платить за вашъ трудъ? Если о себ будете писать, то пишите, находимся въ званіи и чин пошлыхъ дураковъ.
Такія пошлости повторялись нердко, это были развлеченія посл ученья; посл нихъ Розенкампфъ ругалъ всхъ нашихъ курхочниковъ и удивлялся, какъ я могу съ ними разговаривать.
— А разв теб весело видть, какъ вс на тебя злятся? — спрашивалъ я у него.
— Весело. По крайней мр, я знаю, что я лучше ихъ. Если бы я не привыкъ къ теб, голубчикъ мой, я и съ тобой поссорился бы за то, что ты ласковъ съ ними.
— Не сердись, Коля, но я не могу враждовать со всми; тебя на нихъ я никогда не промняю, но для чего же ругаться съ ними?
Какую же роль въ этой глупой дтской комедіи играть я? О, я игралъ самую глупйшую изъ глупыхъ ролей. Я танцовалъ, какъ рыба на раскаленной сковород. Былъ союзникомъ курточекъ и трепеталъ передъ поддевочками, которыя могли мн сказать при первой моей высокомрной выходк: «да ты-то что носъ поднимаешь?» — и открыть званіе моего отца. Стыдиться этого званія вошло мн въ привычку. Я пускалъ въ ходъ свои нарядныя одежды, щеголялъ ловкими манерами, разсказывалъ о знакомыхъ мн пажахъ, которыхъ въ сущности зналъ немного короче, чмъ китайскаго императора; я старался, съ помощію своего остроумія, сдлаться популярнымъ въ класс и сдлался. Школьники любили меня и не замчали, что мое остроуміе трудомъ доставалось мн и не носило на себ печати того дтскаго юмора, который разомъ дастъ мткія клички учителемъ и товарищамъ. Я тоже давалъ имъ клички, но отъ нихъ потомъ пахло. Назвалъ я, напримръ, школьнаго эконома, не брезгавшаго брать отъ воспитанниковъ палочки сургуча, мальчикомъ Велизарія; осталась эта кличка на вки-вчные за экономомъ; но разв она родилась въ дтскомъ живомъ ум? Разв не пахнетъ отъ нея придумываніемъ, работою, потомъ? Недаромъ звалъ меня Калининъ шутомъ гороховымъ. Впрочемъ, только онъ одинъ смялся надо мною; другіе любили меня и считали за порядочнаго человка; сами-то они ужъ больно плохи были.
Но бывали и у меня тяжелые дни. Вдругъ нападала на меня скука, и забивался я въ свободные часы куда-нибудь въ уголъ и долго сидлъ тамъ, молча, безъ дла Какіе-то смутные не то призраки, не то мысли бродили въ моей голов, и чувствовалъ я, что мн противны и наука, и товарищи, и я самъ. Въ эти минуты, и именно за нихъ, любилъ меня Розенкампфъ
Въ ноябр я переслъ на мсто Розенкампфа, сдлался primus, первый ученикъ въ класс. Повышеніе заставило меня еще боле возмечтать о себ; я былъ генералъ отъ третьяго класса, смотрлъ въ немъ за порядкомъ, записывалъ на черную доску непокорныхъ шалуновъ. Раздолье!
Однажды я сидлъ рядомъ съ Розенкампфомъ; онъ былъ не въ дух, что случалось съ нимъ весьма, часто; мн понадобился классный журналъ, а встать было лнь.
— Коля, принеси мн журналъ, — сказалъ я Розенкампфу.
— Возьми самъ, — отвчалъ онъ.
— Разв теб трудно принести?
— Не трудно, но вдь это пустая прихоть.
— А если я тебя прошу ее исполнить?
— Что съ тобой, Саша?
— Ничего! но ты отвчай на мой вопросъ: если я тебя прошу исполнить мою прихоть? — я очень важно длалъ удареніе на словахъ я и моя, точно человкъ съ характеромъ.
— Такъ я ее не исполню, потому что я не лакей, и не желаю исполнять прихоти господина.
— Мужицкія понятія о дружб! Я начинаю подозрвать, что ты мужикъ.
Я всталъ, взялъ журналъ и, не обращая вниманія на лицо друга, слъ на свое мсто. Много заботиться о послдствіяхъ этой пустой сцены было нечего. Подобныя сцены происходили у насъ и происходятъ во всхъ россійскихъ и другихъ училищахъ по десяти разъ въ день; он свидтельствуютъ о низкой степени умственнаго развитія дтей и подаютъ великія надежды на то, что изъ этихъ дтей выйдутъ мелко-обидчивыя и безпутно-настойчивыя личности, о которыхъ разсказывается народомъ мткая сказка; въ ней мужъ заставляетъ жену сказать: «слава Богу, мужъ лапоть сплелъ», а жена не хочетъ этого сказать, и вслдствіе того начинается ссора, оканчивающаяся очень грустно. Сказка смшна, но не весело сойтись въ жизни съ такими мужьями и съ такими женами, а много ихъ выходить изъ нашихъ школъ.
Окончились утреннія занятія; я ждалъ, когда подойдетъ Коля мириться со мною, но Коля не подходилъ. Пришлось мн одному ходить по двору. Многіе товарищи успли это замтить. Ко мн подбжалъ Онуфріевъ, вчный врагъ Розенкампфа, и спросилъ меня:
— А гд же Розенкампфъ?
— Разв я нянька Розенкампфа? — сказалъ я.
— Вы, врно, съ нимъ поссорились? — допрашивалъ Онуфріевъ.
— Да, поссорился, — отвчалъ я и поспшилъ уйти отъ нелюбимаго одноклассника.
Это было въ пятницу; въ субботу уже весь классъ зналъ о нашей ссор. Насъ такъ привыкли видть вмст въ теченіе нсколькихъ лтъ, что теперь всмъ казался страннымъ этогь разрывъ. Торжествующимъ былъ я. Розенкампфа вс ругали за его неуступчивость и насмшки. Я имлъ глупость и подлость слушать, какъ ругали моего любимаго друга; я даже самъ пожималъ плечами и говорилъ: точно, съ нимъ трудно ладить! Между тмъ этотъ человкъ, съ которымъ было трудно ладить, былъ для меня единственнымъ дорогимъ существомъ въ школ, и я желалъ только примиренія съ нимъ. Почему же я игралъ эту грустную роль? Потому же, любезный читатель, почему играли ее многіе изъ вашихъ знакомыхъ, почему, можетъ-быть, будутъ играть ее и ихъ дти. Виноваты тутъ дурное воспитаніе, отсутствіе честнаго взгляда на отношенія къ людямъ, втреное желаніе порисоваться, привычка говорить первое попавшееся на языкъ слово. Кто изъ насъ не слушалъ, какъ безъ причины бранили при немъ друзей, и не считалъ безчестнымъ молчать или поддакивать? а потомъ самъ удивился, если друзья отворачивались и сторонились отъ него?
— За что? — спрашивалъ онъ себя.
— Другомъ не умешь быть, — отвчалъ слишкомъ поздно проснувшійся разсудокъ.
XVI
Горе
Прошло дней пять, а Розенкампфъ не приходилъ ко мн съ предложеніемъ помириться; я не могъ впередъ протянуть ему руку, отъ этого простого поступка удерживало меня, чувство мелочного самолюбія, которое длаетъ не только дтей, но даже неглупыхъ людей пошлыми глупцами и вызываетъ множество самыхъ комическихъ, продолжительныхъ ссоръ, возникшихъ изъ пустяковъ. Мн было до того тяжело и скучно безъ друга, что это чувство отражалось на моемъ лиц, и его замтили многіе товарищи.