Год активного солнца
Шрифт:
— Или же… — вновь протянул он. — Или же можно очень осторожно предположить — не нуждается ли в уточнении теория относительности?
Он согнулся в три погибели, долго вертел кий в руках и, наконец решившись, сильно ударил.
Шар прошел мимо.
Когда шар остановился, Гавашели протянул мне кий, а сам стал выбивать трубку. Высыпав в пепельницу пепел и остатки табака, он тщательно прочистил трубку стержнем и положил ее в нагрудный карман. Потом подошел к бильярдному столу.
Я стоял в прежней позе, выжидательно уставившись на своего собеседника.
— В свое время теория относительности заключила ньютоновскую
— Да ведь и я говорю о том же, — нетерпеливо прервал меня Гавашели. — Ньютоновская физика осталась частным случаем. Вполне возможно, что и теория относительности является частным случаем в солнечной системе. Ну, или хотя бы в пределах нашей галактики! Может, в квазарах и в некоторых галактиках, где происходит их ядерный распад, действуют иные законы, до сих пор неведомые нам?
— Вы верите в бога? — неожиданно спрашиваю я и кладу кий на стол.
— Как, вы больше не хотите играть?
— Сдаюсь на вашу милость.
— И все-таки, я думаю, партию следует закончить.
— Воля ваша!
Я вновь беру кий и готовлюсь к удару. Вариант был не ахти какой, но мне не хотелось утруждать себя поиском лучшего.
Удар. Шар влетел в лузу.
— Так вы интересуетесь, верю ли я в бога? — говорит Гавашели, показывая мне большой палец: удар, дескать, что надо.
На сей раз бью дуплетом. Смазка.
— Позвольте уточнить, что вы подразумеваете под богом? — спрашивает Гавашели, отбирая у меня кий.
— Ну, хотя бы известный спор Эйнштейна с Бором об исчезнувших траекториях и вероятностных волнах и вообще вероятностность мира в моей области, а теорию большого взрыва в вашей.
Я достаю сигареты.
Удар у Гавашели не получился. Он с сожалением возвращает мне кий и набивает трубку. Потом кладет кисет с табаком в карман пиджака, висевшего на стуле, и закуривает.
— По вашему мнению, теория большого взрыва порождает религиозные переживания? — спрашивает Гавашели, затягиваясь несколько раз кряду, чтобы разжечь в трубке огонек. — Вот уж чего никогда не предполагал!
— Вот именно. Теория большого взрыва поставила вопрос о начале и конце мира, что пришлось весьма по душе церкви.
Гавашели выпускает из ноздрей дым и задумчиво покачивает головой.
— Религия всегда находит благодатную почву как раз там где наука пока бессильна. Ведь непознанные явления, как правило, связывают с провидением, богом.
— Но Бор или Гейзенберг не были служителями церкви.
— Вы совершенно правы. Но вы знаете, наверное, и то, что Бор признал причинность мира и отверг лапласовский детерминизм, «книгу судеб» вселенной. И Гейзенберг не выступал против материальности природы. — Гавашели тщательно смазывает мелом кий и руки, готовясь к очередному удару.
— Но понятия начала и конца вселенной нельзя тем не менее сбрасывать со счетов.
— Вы так думаете?
Хлесткий, эффектный удар, но шар в лузу не угодил.
— Вы так думаете? — повторяет он и, протянув мне кий, берет с пепельницы трубку.
Я упираю кий толстым концом в пол и, облокотившись на него, смотрю на Гавашели.
Я ничего не думаю. Так думаете вы, астрофизики, а я хочу узнать об этом из первых рук.
— Во-первых, состояние вселенной в каждый данный момент представляло и представляет собой определенную фазу бесконечного процесса развития материи. У этого процесса нет ни начала, ни конца.
Пауза.
Я внимательно смотрю на Торнике Гавашели. Видно, табачный дым угодил ему в левый глаз, и он усердно трет его кулаком.
Потом я наклоняюсь к бильярдному столу и изучаю расположение шаров.
Последняя затяжка.
Дым заполняет гортань и воровато заползает в легкие.
Я иду к окну, вдавливаю окурок в пепельницу и, возвратившись к бильярду, готовлюсь к удару.
Но моя попытка безуспешна и на этот раз. Шар обошел по очереди все борта и застыл как вкопанный.
— Существует еще один парадокс, — говорю я, протягивая кий Гавашели. — Вы упомянули обратное течение времени. Современную вселенную характеризуют положительно заряженные протоны и отрицательные электроны. Одним словом, наша вселенная представляет собой вещество, а не антивещество. Многие полагают, что первоначально…
— Первоначально? — прервал меня Гавашели. — Что вы подразумеваете под этим словом, что вы считаете первоначалом?
— Первоначальным я считаю конденсированную вселенную, когда вещество было однородным, а температура достигала многих миллиардов градусов. Никаких атомов в ней не существовало. Во время четвертого агрегатного состояния вещества существовали лишь элементарные частицы. А согласно общим законам физики, во всех точках должно было быть поле, обладающее изотопным излучением одинаковой интенсивности.
— Я с вами согласен, но мне представляется беспочвенным ваше словечко «первоначально». Эта фаза не была начальной фазой материи. Она была лишь начальной фазой большого взрыва.
— Что ж, согласен. До большого взрыва наша нынешняя метагалактика была бесконечно сжатой в одну точку и раскаленной до многих миллиардов градусов. Повторяю, я согласен, что и эта фаза была лишь одной из фаз непрерывного и бесконечного процесса развития материи и ничем больше. По этому вопросу я с вами не спорю и хочу сказать вам совсем другое. Многие полагают, что в этом бесконечно упругом теле вещество и антивещество для симметрии должны были возникнуть в равных количествах. А после большого взрыва вместе с понижением температуры частицы и античастицы должны были уничтожить друг друга. В случае симметричности вселенная перестала бы существовать, и все превратилось бы в излучение.
Пауза.
— Я вас слушаю, — говорит Гавашели.
На сей раз он слушает меня с интересом, и глаза его больше не обращаются к бильярду.
— Естественно, возникает вопрос: почему частиц было больше, нежели античастиц?
Я помолчал.
— А может, в различных пространствах-временах бог распределил различные комбинации частиц? Ведь можно предположить, что антивещество существует где-то в ином пространстве-времени?
И вновь долгое молчание.
Затем Гавашели оживился, быстро положил трубку на пепельницу и сосредоточенно оглядел зеленое сукно стола.