Год активного солнца

Панджикидзе Гурам Иванович

Я невольно оглядываюсь на Нану, почувствовав ее настойчивый взгляд.

Отчего у нее так блестят глаза?

Может, она благодарит меня за сегодняшний день?

А может…

А может, ее тронула безыскусная доброта деревенских жителей и их первозданная естественность?

Может…

А может, она влюбилась в меня?

А иначе почему она с такой безоглядностью поехала чуть ли не на край света с полузнакомым человеком?

Нана уселась за стол напротив меня. Бабушкина шаль по-прежнему накинута на ее плечи.

Видно,

Нана прекрасно чувствует, что шаль эта ей к лицу. Женщины всегда остро ощущают, что им идет. Деревенская шаль в сочетании с джинсами еще больше подчеркивает городской облик Наны. Она еще больше оттеняет тонкие черты ее лица и пластику гибкого тела.

Женщины лепят в кеци четырехугольные хачапури. Стол стоит так, чтобы не мешать бабушке хлопотать возле очага. Из женщин за столом сидит лишь Нана. Остальные помогают бабушке.

И Нана тоже не раз порывалась помочь, но бабушка вежливо отклоняла ее попытки. В конце концов Нана, видимо, решила, что излишняя настойчивость может быть сочтена за назойливость, и сдалась.

— Давайте выпьем за наших гостей! — взял на себя обязанности тамады Элгуджа.

Когда он взглянул на Нану, в его зычном голосе послышались ласковые нотки.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь легким треском огня.

— Дай вам бог счастья. Городской девушке вряд ли может понравиться наше глухое селение, но, что поделаешь, мы здесь родились, здесь мы и умрем. И даже те, кто некогда покинул его, возвращаются сюда на склоне лет.

Я смотрю на Нану и переживаю, как бы в ответ на тост Элгуджи она не стала возражать ему шаблонными фразами: мол, ничто не сравнится с деревенским покоем, что именно в этой грязи и первозданности и заключается прелесть жизни. И что, мол, за жизнь в выхлопах машин и духоте асфальта.

Но Нана только мило улыбается и кивает Элгудже в знак благодарности.

— Будьте здоровы! — говорит Амиран.

— Будьте здоровы! — вторят ему все остальные.

Тост за Нану мужчины пьют стоя, ощущая неловкость оттого, что не знают, как и что сказать гостье.

— Спасибо, — улыбается в ответ Нана.

Женщины, ни на мгновение не прерывая хозяйственных дел, вполглаза посматривают на меня и на Нану. Ясно, что Нана пришлась им по сердцу, и они не скрывают этого. Но смелое одеяние девушки и ее появление в деревне среди ночи наедине с молодым человеком не дает им покоя.

Я не знаю, сколько мы выпили, но чувствую, что вино постепенно ударяет мне в голову, а тело становится невесомым.

— Выпьем за наших женщин! — провозглашает Элгуджа.

В голосе тамады прибавилось лихости и уверенности.

— Вот эта женщина, уважаемая Нана, моя вторая половина. Без нее душа из меня вон. Не дай мне бог оставить ее вдовой, уж лучше мне самому ходить во вдовцах.

— Типун тебе на язык, — улыбается Мери.

До Наны лишь теперь доходит смысл Элгуджиных слов, и она звонко хохочет.

— Мери уже шестая по счету жена этого льва, — говорю я Нане.

Нана вновь хохочет, думая, что я шучу.

— Напрасно смеешься, я не шучу. Мери, скажи хоть ты, разве это неправда? — поворачиваюсь я к жене Элгуджи.

— И

вовсе не шестая, а всего лишь третья! — усмехается Мери, продолжая толочь в ступе чеснок.

— Ничего подобного, шестая, — упрямо повторяю я.

— Вот это понимаю, ловкач, да и только! — с непритворной грустью говорит Сандро, семидесятилетний сухощавый старик с блестящей лысиной. — Я не смог даже с одной женой развестись, а он шестерых окрутил и хоть бы хны.

— Невелика наука, дорогой ты мой дядя Сандро! — говорит Элгуджа, протягивая стакан Жоре. — Это с первой женой трудно расстаться, а потом уж все идет как автоматная очередь — одна за другой, одна за другой.

Нана от души хохочет, и я вижу, как сверкают в отсветах пламени ее белые крупные зубы.

Все смеются так, словно впервые услышали шутку Элгуджи. Я сам слышал ее не раз, а о местных жителях и говорить не приходится.

Нана воспринимает все эти шутки и остроты первозданно и незамутненно. Она убеждена, что они рождаются сию минуту тут же.

— Не беспокойся, дорогая Мери, — продолжает Элгуджа, — тебе уже нечего переживать. Лишь женившись в шестой раз, я пришел к выводу, что все вы один фрукт! Так что, мой Сандро, — обратился он к старику, — не отчаивайся. Лучше уж остановиться на первой и сохранить ее до последнего дня. — Заразительный смех Наны придает речам тамады большую остроту и выразительность.

— Если послушать тебя, так все женщины в мире одинаковы, — говорит Амиран, зная, что Элгуджа еще не исчерпал свой смеховой материал, разворачивающийся по раз и навсегда заданному сюжету. Этот вопрос был необходим, чтобы игра продолжилась. Я хорошо знаю, как ответит на этот вопрос Элгуджа, но делаю вид, что слушаю с неослабным вниманием. Теперь всех присутствующих интересует лишь реакция Наны, словно все только тем и озабочены, как получше развеселить Нану.

— А как же! Ты, сдается мне, только сейчас это и уразумел? — отвечает Элгуджа так, будто ответ его созрел сию минуту. — Все женщины одинаковы, дорогой мой Амиран, только фамилии у них разные.

Нана покатывается со смеху. Она ребячливо всплескивает руками и заливается в полный голос.

— Чтоб тебе пусто было! Вот попотчую тебя, тогда узнаешь! — притворно замахнулась ступой Мери, как будто не слышала этого по крайней мере раз сто.

— Все женщины одинаковы, только фамилии у них разные, — тоном, не терпящим возражений, утверждает Элгуджа. — Так да здравствуют наши женщины!

Я встаю и целую каждого сидящего за столом. Я всех очень люблю, но сегодня мне хочется особо обласкать каждого. Я им безмерно благодарен за то, что они так тепло приветили мою Нану.

«Моя Нана» — эти два слова застали меня врасплох. Горячая волна бросилась мне сначала в голову, а затем с громадной скоростью захлестнула всего меня.

Я опорожняю свой стакан и делаю Элгудже знак, что пора пить большими сосудами.

Внезапно скрипнула дверь. Воцарилась тишина, и все одновременно оглянулись на этот скрип. Я вздрогнул и вскочил на ноги. В дверях стояла Элене, удивительно красивая пожилая женщина, рано овдовевшая и бездетная.