Год активного солнца
Шрифт:
Я почувствовал, как сжалось и заныло мое сердце, словно его окунули в чан с ледяной водой.
Я даже не заметил, как хлопнула дверца машины. И лишь спустя какое-то мгновение пришел в себя.
— Бр-р-р, жуткая холодина! — говорит Нана.
В горах уже ощутимо дыхание осени.
Я сел в машину, медленно стронул ее с места и с предосторожностями въехал в воду. Колеса буксуют, и я равномерно жму на газ. На первой скорости я постепенно продвигаюсь вперед.
Нана молчит, видимо боясь мне помешать.
Машина легко одолела брод, и мы выбрались на
— Ты не голодна? — спрашиваю я Нану.
— Не время голодать! — смеется Нана.
Справа выросла огромная скала. В низине, у самого основания скалы раскинулась моя деревня, мой родной уголок земли. Оставалось проехать каких-то полкилометра.
— Вот мы и дома, — говорю я Нане и киваю влево.
Нана перегибается в мою сторону, пытаясь разглядеть деревню в левом окне.
Ее волосы щекочут мне лицо, а упругая грудь упирается в мое плечо. Я, боясь шелохнуться, с наслаждением вдыхаю пряный аромат ее волос. А Нана с ребячьим любопытством все смотрит и смотрит в залепленное мраком оконце. Ее упругая грудь жжет мое плечо, и я хочу, чтобы мгновение это длилось вечно.
— Ничего, кроме деревьев, я не вижу.
— Это ореховые деревья. Скоро покажутся огоньки.
Мои руки напряглись и одеревенели. Машина ползет на первой скорости, но тяжелый рокот мотора не действует мне на нервы Теперь мною владеет лишь одна забота: как бы Нана не отодвинулась от меня. Изредка машина попадает в рытвины, и тогда Нана прижимается ко мне всем телом. Ее волосы рассыпаются по моему лицу. Я ощущаю легкое головокружение от теплоты и упругости ее молодой плоти.
— Вот они, вот они, огоньки! — радостно захлопала в ладоши Нана.
Я осторожно поворачиваю голову, стараясь не потревожить Нану, доверчиво и радостно прижавшуюся ко мне. Еще немного, и покажется бабушкин дом.
Не успел я проехать и двадцати метров, как увидел нашу оду, высившуюся на пригорке. В одном из ее окон брезжил слабый свет.
Я мягко затормозил.
— Что случилось? — спрашивает Нана.
— А вот и наша ода.
Нана во все глаза глядит в окно.
— Какая прелесть!
Я не могу разобрать, к чему относится Нанино восклицание. Ведь нехитрая бабушкина ода едва виднеется отсюда. Может, она радуется, что мы уже приехали? Или ее тронула чуть мерцающая лампочка в окне, один-единственный зримый знак цивилизации в этом безлюдье? А может, после запруженных машинами улиц Тбилиси покой, воцарившийся здесь, кажется ей экзотическим и невозможным?
А может, ей нравится, что в этой глуши мы наконец-то один, словно на островке, затерянном в безбрежном море?
Не знаю…
Я медленно выжимаю педаль. Еще несколько метров, и мы свернем с главной проезжей дороги на узкий проселок, ведущий к бабушкиному дому.
А вот и разбитое молнией ореховое дерево. Отсюда начинается наш проселок.
Я кручу баранку влево.
Деревня уже видна как на ладони. Нана с жадным любопытством рассматривает оды, виднеющиеся сквозь плотный строй ореховых деревьев. Из окон льется слабый мерцающий
Постепенно растет и тяжелеет и без того громадная скала, подчерненная мраком. Она грозно нависает над притаившейся у ее подножия деревней. Мои двоюродные братья, наверное, сумерничают на скамейке у родника, в плотной тени раскидистых ореховых деревьев. Они конечно же догадались, что машина свернула к их дому. Еще немного, и я вижу, как поднимается со скамейки могучий мужчина. Он неторопливо делает несколько шагов нам навстречу и застывает, пристально вглядываясь в машину. Должно быть, это мой двоюродный брат Элгуджа.
Наверняка все без исключения с немым любопытством разглядывают автомашину, лениво переваливающуюся по узкому проселку.
«Кто бы это мог быть?» — верно, гадают они. И перебирают множество имен родных и близких, но ни за что не угадают, ибо меня здесь никто не ждет. Вот уже целых шесть лет как я не приезжал сюда.
Теперь я отчетливо различаю каждого. Я не ошибся: здоровяк, направившийся нам навстречу, действительно Элгуджа. А тот второй, только что поднявшийся со скамейки, Сосо. А вот и Амиран, Сандро, Мери, Кетеван…
Расстояние между нами неуклонно сокращается. Я с улыбкой смотрю на изумленные глаза своих близких, пытающихся по ничего не говорящему им номеру машины определить личность гостя.
Я остановил машину и распахнул дверцу.
В очаге потрескивает огонь. Сморщенная и как бы высохшая бабушка деловито суетится. Наверное, на свете нет ничего, что бы могло измерить радость, переполняющую ее сердце.
Нана, накинув на плечи бабушкину шаль, сидит на треногом стуле.
В комнате полутемно, но языки пламени отбрасывают узкие колеблющиеся тени на ее милое лицо. Я вижу, с каким неприкрытым любопытством рассматривают ее соседи и соседки: мужчины — искоса, женщины — явно.
Нана догадывается, что она всем пришлась по душе, и не скрывает охватившего ее веселого возбуждения. Глаза ее сияют, а на щеках вспыхивает румянец.
Дверь со скрипом отворилась, и в ней показалась жена моего двоюродного брата Элгуджи — Мери — с нахохлившейся индюшкой под мышкой.
Мери скинула чусты и, оставив их у порога, подошла к очагу.
— Ты, как я помню, неравнодушен к индюшатине, — с улыбкой сказала Мери и, обернувшись к мужу, протянула ему тяжелую ношу: — Иди уже, что ли, резать ее пора.
— Да погоди ты со своими поручениями. Вот женщина, человек из самой столицы приехал, нет чтобы дать с ним наговориться, проворчал Элгуджа, но встать все же встал.
— Где у тебя топор, Нино? — обратился он к бабушке, забирая у жены индейку.
— Зачем ты беспокоишься, Мери, я уже зарезала кур, — говорит бабушка, заливая горячей водой кукурузную муку в жбане. А рядом хлопочут соседки: кто кур потрошит, а кто на стол накрывает.
И вновь заскрипела дверь.
Я сразу узнал восьмидесятилетнего дядюшку Владимира, высокого, по-юношески статного, но совершенно седого. Опираясь на суковатую палку, он улыбаясь направляется прямо ко мне.