Год активного солнца
Шрифт:
— Здравствуй, Нодар, дорогой мой! — еще издали раскрывает он объятия.
Я быстро вскакиваю со стула и встречаю его в дверях.
— Как поживаешь, дядюшка Владимир? — крепко обнимаю я старика и его жену тетушку Аграфену.
— Ты с ним погромче говори, сынок, а то он у меня совсем оглох, — целуя меня, говорит тетушка.
— Как поживаешь, дядюшка Владимир? — кричу я ему чуть ли не в самое ухо.
— Хорошо, хорошо, — угадывает он мой вопрос — Ты еще не женился, сынок? — спрашивает он в свою очередь, церемонно пожимая руку Нане.
Услышав вопрос,
Легко представить, какое любопытство мог возбудить в деревенской глуши приезд столь прекрасной гостьи.
По мнению родственников и соседей, Нана должна была быть мне если не женой, так, во всяком случае, невестой и не иначе. Покоренные красотой и достоинством, с каким держалась Нана, они наверняка не могли заподозрить ничего дурного либо предосудительного. Впрочем, по здешним понятиям, молодая и красивая девушка, приехавшая в глухую деревеньку наедине с молодым мужчиной, пусть даже и женихом, не могла рассчитывать на особое расположение.
— Это моя приятельница Нана Джандиери! — прокричал я старику.
— Покричи, покричи, услышит он тебя, как же! Да он же глух как пень, — появившись в дверях с громадным штофом вина на плече, загоготал Элгуджа. Он осторожно поставил вино на пол.
— Ничего себе, пошел с индюком расправляться, а вернулся с вином! — улыбаюсь в ответ я. Безотчетная радость переполняет все мое существо.
— Когда я еще дождусь такого гостя! Да это что! Давай, в марани сходим. Я сегодня квеври вскрыл, пропустим по стаканчику — для заправки.
— Что ты еще придумал? Вина у меня нет, что ли, — рассердилась бабушка.
— Ах! — притворно вскричал Элгуджа. — Тебе категорически запрещено нервничать. — Потом он повернулся ко мне: — Я помню, ты в юности хорошими сигаретами баловался.
Я достаю из кармана пачку «Иверии».
— Ну что, нравится?
— Замечательные.
— Вот и кури. У меня в машине еще целый блок найдется.
— Дай тебе бог здоровья. Эй, Амиран, Сандро, Владимир, Жора, айда с нами в марани! — Элгуджа с наслаждением затянулся и обратился к жене: — А ну, сбегай домой, принеси нам хлеба с сыром!
Нана весело присоединяется к нам. Яркие сполохи огня озорно пляшут в ее глазах.
Мы шумно вываливаемся во двор. Коптилка на перилах балкона напомнила мне детство, и сердце защемило от нежности.
Нана зябко кутается в бабушкину шаль. Уже довольно холодно. Нана крепко ухватила под локоть жену Элгуджи, идущую впереди нашей компании с коптилкой в руке. Она передвигается осторожно, с опаской ставя ступни на кочковатую тропинку.
Чистое, без единого облачка небо усеяно крупными звездами. И огромная черная скала, нависшая над нами, кажется на его фоне еще выше и громадней.
— Да будет с нами его благодать. — Элгуджа крутанул огромной белой чашкой в полном до краев
В марани царил терпкий винный дух, поднимающийся от квеври. Лампочка на айвовом дереве почти не светила. Коптилку Мери поставила на крышку бочки, стоявшей под деревом.
— Когда ты только умудрился откупорить квеври? — изумляюсь я.
— Эка невидаль. Да вы уже с час как приехали. Пока вы с бабушкой обнимались да целовались, я мигом управился. Ты гость, тебе и пробу снимать. А ну, тряхни стариной, скажи нам пару слов.
Огромная чашка легко наполнила три стакана. Один из них Элгуджа протянул мне.
— Чего ты на него уставился? Говори же тост, да побыстрее! — подстегнул меня Элгуджа, усевшийся на корточки возле квеври.
— Да здравствует твой марани, да не обделит его бог своими щедротами! — провозглашаю я и опорожняю свой стакан.
Тепло медленно разливается по всему телу. Небо, сплошь усеянное зрелыми звездами, глухой рокот реки, доносящийся из лощины, и почти невероятная тишина деревенской ночи доставляют мне невыразимое наслаждение.
Но почему?
Может, это просто ностальгия горожанина, которого малейшие проявления кажущейся сельской идиллии приводят поначалу в неописуемый восторг? Но стоит пройти лишь неделе, и прелести селянства набивают оскомину и ждешь не дождешься дня, когда удастся убежать от еще вчера восхищавшего тебя уклада.
Нет, не это.
До предела опустошенный и утомленный, я, видимо, только здесь по-настоящему ощутил целительность человеческого покоя.
Второй стакан Элгуджа уважительно протягивает Нане. Я едва не прыскаю со смеха, наблюдая, с какой неуклюжей грацией ведет себя в обществе Наны этот медведь. Глаза Наны светятся детской радостью. Куда только подевалась ее гордая уверенность в собственной красоте и неотразимости. Передо мной теперь непосредственный и восторженный ребенок, которому чужды напряженность и неестественность взрослых.
— Что мне сказать? — спрашивает она у меня, принимая стакан от Элгуджи.
— Все, что угодно.
— Так да здравствуем все мы!
Она выпила половину стакана и протянула его мне. Я едва сдерживался, чтобы не расцеловать Нану. Обычно с такой доверительностью протягивают стаканы только очень близким людям. И теперь здесь, в этом чуждом и непривычном окружении, один я и был самым близким для нее человеком, и потому с такой искренней безоглядностью протянула она свой недопитый стакан.
Я осушил стакан и с улыбкой посмотрел на Нану. Пока я пил, она не сводила с меня своих ласковых глаз. Потом взяла у меня стакан и отдала его Элгудже.
— А теперь слово за дядюшкой Владимиром, нашим старейшиной.
Старик сначала смакует вино, одобрительно покачивая головой, а затем залпом осушает стакан.
— Вот тебе и восемьдесят лет!.. — смеется Амиран.
— Это он благословил наш квеври, потому и не позволил себе оставить в стакане даже капли, — разъяснил Элгуджа.
А Мери тем временем принесла яичницу с ветчиной на пышущей жаром сковородке.