Годзилла
Шрифт:
В фойе при общей перекличке не дочитались одного бойца, тут же принялись шерстить. Пропажей оказался наш банный лист. Мы рассказали взволнованному Станку, что видели его последними и даже дали денег.
– Слинял, сука. Ах ты ж ёб твою мать, и когда я ответственный...
Охрану вывели на улицу и подключили местный “омон”, разделили по группам и во главе с сержантами стали прочёсывать Дворец Спорта вдоль и поперёк. Меня, Гурского и Нехайчика под началом Потапа отправили чуть ли не под самую Стеллу. Я с озабоченным видом смотрел себе под ноги, делая вид, что ищу беглеца, пиная
Признаться, я даже немного завидовал ему, сейчас он, видимо, в тепле и уюте.
К десяти вечера поиски не удались успехом и нас снова построили возле ледового. Туда уже прибыли милицейские “уазики” и по городу затрубили тревогу.
Вернулись в часть мы к началу одиннадцатого. Нас троих завели в линейку и озлобленный комбат ещё минут десять допытывал нас о дезертире.
– Ничего, сегодня-завтра его поймают, далеко не уйдёт.
***
На разводе во внутреннем дворике министерского плаца я затупил с ответом статьи заступающему в дежурство полкану, запнувшись и своими словами пересказав статью применения оружия. Затупили в тот раз ещё и Ратьков с Мукой, Гурский и Нехайчик. Я видел, как на нас негодующе посмотрел Кесарь, а Потап обернувшись, раздосадовано покачал головой.
Было понятно, что мы не курим и, как пить дать, нас будут прокачивать весь наряд по караулу.
Уже заступая на пост, и залазя в тесный “уазик”, Кесарь сразу сказал:
– Падаем на кости.
Я не стал оспаривать его прихоть, ибо знал, чем это закончится и вместе с Лесовичем приняли упор лёжа.
Пассажирские места располагались по бокам кабины и у нас было немного пространства. Мы упёрлись ногами в заднюю стенку дверей, а кулаками в железный каркас пола. При поворотах и тряске нас заносило один на одного и мы корчась от боли, молча кусали губы и проклинали всё на свете.
На посту я стоял без настроения и мне совершенно не хотелось возвращаться в караулку. Сменившись через два часа, я залез в салон и послушно встал на кости. На пятом посту Лесович сделал то же самое.
В караулке творился ад. Ратьков с Мукой попеременно сменяли друг друга в упоре, пока кто-то из них разливал порции на обед. В сменяемой жал Гурский, Гораев в бытовке. Нехайчик сидел за ТСО на “воздушном стуле”.
Перед очередной отправкой на смену, Секач проверил у нас знание обязанностей, стоило одному запнуться и мы тут же хватали ОП-5, и усиленно приседали. Ноги забивались до отказа и я не представлял, как отстою в стакане ещё два часа.
“Уазик”. Кости. Костяшки краснеют и разбухают от холодного железа.
Ночью на посту хочется есть и я пробую впервые стрелять сигареты, что бы прибить это унизительное чувство голода. Делаю круг по отведенному маршруту, возле стакана подбегаю к воротам и глазами ищу прохожих. Ночью в городе их не так уж и много. Ближе к концу смены, стреляю сигарету и подкуриваю. Курю, присев за чугунной калиткой ворот, выкуривая папиросу за тридцать секунд и выкидываю бычок за пределы поста.
Ночью в караулке жмём на костях, положив перед собой уставы, с потом и болью запоминая строки, которые вылетели из головы.
Ближе к утру “фазаны” успокаиваются
В роте я замечаю, что мои руки опухли, а на костяшках кожа потрескалась и расползлась по швам, словно я с дури метелил кулаками в бетонную стену.
***
Прибыв в часть, зашли в курилку, там уже сидели “фазаны” из первой роты:
– А чё, слыхали, бегуна нашего поймали, - сказал младший сержант Заквасников.
– В Гомеле прямо на станции повязали. Он короче спрыгнул на здоровье, у него оказывается язва вскрылась, вот он и дёрнул. Но всё равно посадят. Комбат сказал десять суток за побег, а потом комиссуют.
– Да косарь он голимый, - сплюнул Ракута.
– Лох какой-то, подошёл бы к ротному, положили бы в медсанчасть, а потом домой на побывку, - сказал Тавстуй.
Я курил и смотрел на свои облезшие от езды в “уазике” костяшки. Руки даже сгибать было больно.
На подведении итогов Вера заметил мои раны.
– А что такое, боец?
– Нормативы, товарищ капитан, рукопашная, груша, так сказать.
Вера недовольно покосился на сержантов.
– Вы, ребятки, поосторожнее профилактику проводите, я то всё понимаю, а если комбат спросит?
Вечером всё равно жал с пацанами в сушилке.
– Серёга, ты на кичу захотел?
– увидев меня в упоре лёжа, возмутился Потап.
– Я курить им запретил, с хуя ли они днём курили?!
– Вставайте, пацаны.
Потап был весьма справедливым заместителем командира взвода и часто его милость шла нам на руку и вообще была спасительным кругом.
***
Когда в караулах Секачу становилось скучно, он поочерёдно вызывал к себе в начкарку наш период на долгие разговоры о жизни. Как-то пришла моя очередь, он взял мой военник и, глядя на мою фотокарточку с взъерошенным хаером, окрашенным в чёрный цвет и проколотым ухом, стал надсмехаться:
– Ты что пробитый, Петрович, того?!
Фотографировался на военник я с бодуна и лицо моё выражало определённую озлобленность.
На его надсмешки к нам зарвался Потап и они оба в своей гопотечной манере принялись распекать меня в нетрадиционной ориентации.
– Ты девок то хоть мял?
– осведомился Потап.
– Всех пальцев рук и ног не хватил, - заявил я.
В начкарке повисло молчание.
– А я вот только со своей женой, - сказал Секач.
– А я с невестой, - вторил ему Потап.
МАРТ
В начале месяца нашу роту сводили в библиотеку. Записали фамилии новобранцев и завели специальные книжечки читателя. Это был первый и единственный раз, когда я нюхал этот приятный запах, витающий в помещении библиотеки и прибывал в её узких стенах. Библиотека находилась в штабе части на первом этаже. Заведовала ею приятная женщина в роговой оправе очков на позолоченной цепочке, и голосом учительницы русского языка, предлагала нам ознакомиться с предоставленной литературой.