Годзилла
Шрифт:
В том карауле мне повезло. Начкаром заступил Вера, а это означало лишь то, что беспредела не будет, ротный, обычно, напрягал лычкастых. На разводе мы не затупили и отлично ответили статьи.
В “уазике”, развозя нас с Лесовичем на посты, Кесарь захотел организовать кости.
– И что я потом Вере скажу, когда он увидит мои окровавленные руки?
– спросил у него я.
Кесарь недовольно заёрзал на мягкой седушке и ничего больше не говорил.
На посту он пытался меня всячески задеть и прострелить в фанеру, я во время уворачивался от его ударов.
– Давай разрешим всё в карауле с Секачём, зачем тебе эти выпендросы?
–
– Думаешь, ты меня уложишь?
– Вот и проверим.
В целом караул прошёл спокойно. Вера следил за порядком. Сержанты сидели, как мыши под веником. Ночью мы отработали пару вводных по нападению на первый пост. Единственное, что нам запретили курить, а при Вере скрываться у сантехников я не осмелился. Слишком огромным был риск оказаться застигнутым врасплох и слишком много утренних косяком, вразумили меня дать отбой.
Где-то в три часа ночи, когда в карауле начиналось самое время сна, мы слышали, как Вера у себя в начкарке прокачивал разводящих, сетуя на их бесполезность.
Кесарь возненавидел меня ещё более.
***
Вскоре я стал брать книгу на пост. Кесарь и начкары, будь то Секач или Лёва шмонали наши шапки и нагрудные карманы с целью выявить наличия запрещённых предметов: спичек, зажигалок, либо сигарет. На пост разрешалось проносить только тетради и блокноты с номерами машин и записанными статьями. Свой блокнот я клал в нагрудный карман бушлата, не вызывая к себе особого подозрения.
Несколько раз Лёва, перелистывая мой блокнот, спрашивал меня, что это за точки, которые я зачёркивал то ручкой, то карандашом, на что я просто отвечал, что ещё в карантине играл с кем-то в какую-то дурацкую игру.
На посту, в будние дни, когда рядом не было людей, я прямо в стакане подкладывал книгу под тетрадь с фамилиями министерских чинуш возле телефона и неспешно почитывал Экзюпери, перелистывая пожелтевшие страницы. В выходные дни я практически не патрулировал, читая книгу взахлёб и, вписывая в блокнот свои идеи, стихи и планы. Это меня успокаивало. Раздумья приводили мозг в движение, заставляя циркулировать серое вещество.
От мороза пальцы ног прутенели, но я жертвовал всем ради того, чтобы занять голову минимальной нагрузкой. С каждым днём я думал, что тупею и лишь такая релаксация позволяла оживить мой мысленный процесс.
Бывало, после смены с поста, Кесарь просил водителя отвезти его в магазин, находившийся неподалёку от караулки, закупиться продовольствием на вырученные с нас деньги. И пока он ходил за припасами, мы с Ветрашем стояли у "уазика" в этих неповоротливых тулупах. Он курил. Мне было не положено. Люди проходя мимо нас, с интересом заглядывались на эти жёлтые панцири и сочувственно нам усмехались. Пару раз к нам даже подходили девушки, чтобы сфотографироваться. Я чувствовал себя маленькой ручной обезьянкой и всё бы отдал за то, чтобы поменяться с ними местами. На тех фотоснимках выражение моего лица, видимо, отражало всю бессмысленность моего тогдашнего существования.
***
Необходимо было решить ещё одну весьма важную проблему. Голод. Это мерзкое чувство вбирало всё моё материальное и духовное естество. Когда желудок скручивало, я думал лишь о том, как бы это закинуть в свой рот кусок чего-нибудь съестного. Это состояние было жалким и даже такие кроткие и спокойные люди, как Гораев и Нехайчик
Выход был найден моментально. При резком чувстве голода мой мозг работали за двоих, рождая это пьянящее чувство адреналина и опасности. Именно благодаря этому чувству, хотелось шевелиться и действовать.
В скором времени, налог взимаемый с нас на караульный сахар и чай, стали оплачивать только Нехайчик, Гораев, Лесович и Ратьков. Остальные, включая меня, сдавали валюту со скрипом.
Часто захаживая в подсобку к сантехникам за молотком и отверткой, чтобы покурить, сетуя “фазанам” на проблемность закреплённой за четвёртым постом территории в караулке, которая всегда нуждалась в починке и поправке, я решился на афёру. Не помню точно, но вроде бы я сказал Лесовичу, что в этот прогулочный отрезок, могу заглянуть в кафетерий министерства и прикупить поесть. Лесович отреагировал на предложение положительно, и с особым воодушевлением тут же вручил мне деньги.
В тот раз, я, как обычно, попросился у Потапа сходить за молотком, забить гвозди в расшатавшиеся стулья в бытовке и в прочие скамейки, коих в караулке хватало. Потап, не придав значения моей ухищрённости, отпустил.
Я поставил Лесовича у двери чёрного входа и бегом направился в подсобку. Быстро взял у сантехников молоток и тут же засунул его под китель. Обычно, чтобы сходить к ним и вернуться, мне хватало двух минут. Значит, следовало действовать решительно. Не доходя до караульного помещения, я свернул направо и спешно поднялся вверх по лестнице на первый этаж. Полканы были повсюду, озабоченно проходя рядом со мной и совершенно не обращая на меня внимания. Я прошёл немного вперёд, осмотрелся по сторонам и почти сразу увидел в дальнем левом углу одного из коридоров вывеску “Буфет”. Долго не мешкая, ускоренным шагом направился в его сторону. В буфете было немноголюдно, пара офицеров, сидя за белым круглым столиком, принимала пищу. Я встал в очередь, и как только дело дошло до меня, купил четыре шоколадные халвы, и четыре пачки печенья “Кузнечик”. Закинул припасы под китель, и чуть ли не сломя голову бросился к караулке.
Возле двери негромко постучал. Щёлкнула задвижка, вылезла голова Лесовича. Он судорожно осмотрелся по сторонам и впустил меня внутрь. Вылазка окончилась удачно.
Ещё до выхода мы с Саней заранее спланировали, где спрячем свои пожитки. Место находилось в бытовке, как раз за расшатанной скамьёй. На полу, у самого плинтуса был надтреснут и поломан сайдинг. Лесович немного его подёргал, засунул руку внутрь, пошарил и с улыбкой мне подмигнул.
Как только я оказался в караулке, мы сгрузили в тайник свои припасы и сели на стулья рядом, положив на колени устав. Радости нашей не было придела.
До ночи мы съели по халве, а ещё две взяли на пост. Я научил его прятать такие вещи в берцы. Это проходило с сигаретами и зажигалкой, прошло и с халвой.
На посту я вольготно расхаживал по своему маршруту, и, наслаждаясь забытым вкусом, понемногу надкусывал это восхитительное лакомство, по долгу рассасывая во рту небольшие кусочки “солдатского сникерса”.
Ночью в караулке, когда наступила относительная тишина, а в животе сворачивало кишки от неустанного чувства голода, мы сидели с Лесовичем на своих уже излюбленных места и, отламывая от квадратного печенья небольшие кусочки, молча улыбались, отправляя их за щеку.