Годзилла
Шрифт:
Мне будуць засціць
У небе зоры.
Звярну пад мост
Да лона набярэжнай.
Там ціша. Не.
Аднекуль свет.
Надыйдзе цень магутнай вежай,
Спытае голасна карнэт:
– Ты за каго ганяеш,
Мудзень?
Так фамільярна і між тым
Абступяць постаці,
І ў грудзі
Мне паляціць падачы клін.
На глебе распластаўшыся
Ў падзенні
Відзён найлепей Млечны
Шлях,
Няхай штуршкоў пасыпяцца
Каменні,
Мяне падымуць на руках.
–
Хлапеча!
Удар па рэбрах,
Знікне твар.
Пагоняць прэч мяне ў плечы.
Я вольны птах,
Былы шкаляр.
Падумаць толькі,
Як змястоўна:
Il vaut mieux
^Etre seul que mal
Accompagn'e…
Над горадам узыходзіць
Поўня.
Пускае свету карані.
После полуночи ко мне чаще стал захаживать Ковш и мы, разложив на столе припасённые харчи, пили кофе, поедая сладости или “Роллтон”, возбуждая в желудках моих “слонов”, стоящих на тумбе, животный голод. Иногда я позволял им угощаться остатками роскоши.
К трём утра отправлялся спать в бытовку, ставя на фишку дневального, строго воспрещая ему терять бдительность и клевать носом.
***
Первому из наших лычки ефрейтора повесили Индюкову. За день до ухода дембелей. Поставили на должность каптёра и баста. С приобретением лычек Индюк значительно приободрился, а в его выражении появилась некая возвышенность. Он не обращал внимания, что в курилке его обзывали "собакой", термин относящийся исключительно к ефрейторам, с другой стороны лучший солдат, может даже приказывать, но не сержант, и толку от его команд, как лаяния от собаки. Лычки тем не менее символизировали определённую власть.
Ближе к концу июля звания раздали и всем остальным. Студнев построил всю роту на взлётке и вместе с Кесарем под аплодисменты других, вручал особо отличившимся тёмно-зелёные ленточки. Младших сержантов получили Гораев, Лесович, Нехайчик и Ранко, ефрейторов, соответственно, раздали мне, Ратькову, Мукамолову и Игнатюку. Так же «собак» повесили “слонам” Карпову, Дилькевичу и Кубацкому, закрепив за ними, как и предполагалось, должности командиров отделений. Из грязи в князи в общем. Понятное дело, что «по дедухе» их должности были номинальными и слушать их никто из наших особо не собирался.
***
Как не грозился нам Гурский ещё в “межухе”, когда Кесаря отправили на кичу, опустить нашего всеобщего ненавистника и предъявить ему за все лишения, ничего подобного не произошло. Остатки некогда мощного “фазанятника” напоминали теперь тени призраков от былого величия, витавшего между наших рядов.
Оставшихся “дедов” “шакалы” не напрягали и они в основном отсиживались в роте. Коряга, Ромашка и Ветраш, отхватившие по трёшке “губы” за форму одежды, просиживались либо у Индюка в каптёрке, либо в холодной. Кесарь скрывался в бытовке на стуле возле розетки и тупился в телефон, выходя из роты только на построения и приёмы пищи. Словом, был тише воды. Я совершенно не держал на него зла, хотя, признаться, было за что.
По-настоящему скучно Кесарю стало через три дня, когда его период ушёл полностью. Ромашев прощаясь, плакал и сетовал на то, как всё плохо вышло и они не отметили это день вместе с другими демобилизующимися
Следующую неделю он вообще поник, ходил в третью роту к сержанту Цыбарину, который так же влетел на десятку. Когда в роте ответственным был Секач, крутился подле него. Секач постоянно жаловался на нас, дескать какие мы непутёвые и совсем, видите ли, не вынесли никаких уроков из нашего караульного воспитания.
– Да вас “слоны” даже за старших не воспринимают, - говорил нам Секач, а я давно не воспринимал его, как адекватного человека.
В последний день пребывания Кесаря в части, рота заступила в караул, а я ушёл в штаб по вызову дежурного, так с ним и не попрощавшись, да и желания, признаться, особого не было.
Вот так одиноко, тихо и спокойно, без всяких громоподобных канонад ушел в своё небытие последний оплот нашей дедовщины.
Однако мы скоро поняли, что на смену одному злу пришло куда более коварное западло – “шакалы”.
***
Одним из первых в дежурстве накосячил Индюк. Заснул прямо за столом и не успел вовремя воспрянуть, “слон”-дневал Щавлик своевременно его не разбудил и Индюка сняли с дежурства, а Студнев вообще разжаловал в вечные дневальные и отныне мы с Мукой стали ходить в дежурства сутки через сутки. Ко мне в наряд стали чаще ставить Чучвагу и провинившегося каптёра по отдельности и вместе. Когда дежурили втроём, одуревали в край. Чучвага отлично справлялся с разделением обязанностей среди “слонов”, они бегали у него, как драные коты, отличный был бы командир; Индюк скромно пробивал лосей и заставлял пахать. В такие смены мы спали по очереди, если с нами заступал “слон”, то я, как правило, отпускал своих спать до самого утра, давая “слону” час на отдых. Ночью Индюк на тумбе практически не стоял, усаживался ко мне на стол и в наглую дрых, пуская воздушные пузыри. Я тряс его, чтобы он поговорил со мной, да и просто просил стать ближе к тумбе; проверяющий мог зайти через третью роту, а от туда открывался отличный обзор на нашу взлётку. Индюк психовал и говорил, что я напряжный. Чучвага делал проще, ставил за тумбой стул и периодически садился отдохнуть, тупился в телефоне и выносил мозг по поводу своей гродненской пассии.
Вся эта система, налаженная Студнем была в корне не верной. Вместо того, чтобы нас с Мукой оставить в карауле, где мы знали каждую пядь или на худой конец поставить разводящими, нас закинули в роту, где тот же Индюков мог дежурить за двоих. Да и в карауле ротный разделил все обязанности довольно странным образом. Ранку, который заступал на пятый пост, поставил первым разводящим, а Ниху с первого поста направил на “дальняк”. Лесовича вообще запёрли на ГРУ, где он ни разу до этого не бывал.
Нам всем следовало учиться заново.
Всё чаще Индюк с Чучвагой наговаривали на караульных, выявляя их неочёмность, отстраняя нас с Мукой от прежнего круга общения и приобщая к новому, создавая некую обособленную коалиции внутри и так недружного периода. Я был не против. Мне было плевать. Ни в карауле и ни в роте я не видел единомышленников, поэтому просто жил одним днём. Правда, в общении с Юрой и Пашей у меня прослеживалось определённое единство, они, хоть и были безалаберными оболтусами, но всё же постоянно старались прикрывать друг друга, не подставляться и быть на чеку, чего в карауле мы так и не смогли достичь.