Гоголь и географическое воображение романтизма
Шрифт:
Риттер, подхватывая идею Шеллинга о первичной связи объективного и субъективного в природе и о ее явлениях как о памятниках на пути к человеческому самопознанию, во вступлении к «Землеведению» писал о первобытном единстве человека с природой, которая стала впоследствии для него тайной, и говорил о «монументах» и «иероглифах», которые должны быть декодированы:
Земля независима от человека; она и до него и без него есть театр явлений природы; следовательно от него закон ее форм и произведений исходить не может. В науке о земле нужно в ней самой доискиваться ее законов. Воздвигнутые на ней природою монументы должны быть рассмотрены и описаны, их иероглифические надписи и конструкция – разобраны (курсив мой. – И. В.) [159] .
159
Риттер К. Введение ко всеобщему сравнительному землеведению // Гуманитарная география. М., 2006. Вып. 3. С. 273.
Более того, Риттер был убежден, что география
Но не только общий закон одной формы, а всех существенных форм, под которыми является природа на поверхности земного шара, как в самых крупных размерах, так и в самых мелких на каждой отдельной точке этой поверхности, должен быть здесь предметом исследования, ибо только из совокупности общих законов всех, как одушевленных, так и неодушевленных, коренных и главных типов земной поверхности – можно схватить гармонию всего, полного мира явлений (курсив мой. – И. В.) [160] .
160
Там же. С. 275.
Риттер утверждал, что восстановленная в географии гармония всего мира приблизит человечество к такому состоянию знания, которое сможет «наперед указать сам собою вытекающий, необходимый путь развития для каждого отдельного народа на известном, определенном месте земли, по которому должно идти для достижения благоденствия, назначенного вечно справедливым Промыслом в удел каждому верному народу» [161] . Мысль о связи природных условий с образом правления характерна и для статьи Гоголя, в двенадцатом параграфе которой излагается мысль о связи государственного устройства с «физиогномией» народа, обусловленной природными и климатическими причинами.
161
Риттер К. Введение ко всеобщему сравнительному землеведению. С. 274.
Для Гумбольдта, согласно Тангу, идеи Шеллинга стали откровением, побудившим его взять на себя обязанность открыть значения «камней, растений, животных» и «всей земли» [162] . Верный духу Шеллинга, он считал, что исследование природы должно сочетаться с чувством красоты и любовью к искусству. Ученый вел переписку с И. В. Гёте, принимавшим участие в воспитании братьев Гумбольдтов, был знаком с Ф. Шиллером, увлекался живописью, рисовал, увлеченно рассказывал и легко писал. Он относился к природе как исследователь – рассматривал ее как объект для измерения, наблюдения, классификации, анализа. Но в восприятии природы Гумбольдт следовал искусству: в письме к Гёте, зная, что будет понят и оценен, он писал про необходимость эмоционального отношения к природе: тот, кто ее только исчисляет и измеряет, также может думать, что описывает природу, но природа останется в стороне от него [163] .
162
Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 121.
163
См.: Ibid. P. 83.
Гумбольдт считал искусство наиболее адекватным средством для постижения смысла природы. В книге «О физиогномике растений» (русский перевод издан в 1823 г.) лейтмотивом проходит сожаление о невозможности словами выразить разнообразие и красоту «сей стареющей нашей планеты» [164] и о том, что «только одному художнику предоставлено распределить группы, и одна только его творческая рука, подобно писаным сочинениям человеческим, может оживить в небольшом числе простых изображений великое и очаровательное творение природы» [165] . Метод распределения растений на шесть групп по их физиогномике (внешним чертам) Гумбольдт построил на опыте живописца, который судит о ландшафте как о взаимосвязанной структуре отдельных больших групп, а не как о совокупности разрозненных деталей: «Живописец (и именно один такой, который одарен тонким чувствованием красоты природы), отличает в средине и задней части ландшафта сосновые или пальмовые рощи от буков, а не сии последние от других листьями одетых дерев» [166] . Тем, что Гумбольдт понимал под физиогномикой растений и, шире, под физиогномикой природы (иногда «портретом» природы), был, конечно же, пейзаж.
164
Гумбольдт А. Ф. О физиогномике растений / Пер. А. Севастьянова. СПб., 1823. С. 25.
165
Там же. С. 38.
166
Там же. С. 23.
Подход к изучению природы в географии в понятиях эстетического пейзажа и связанные с этим трудности были оговорены в предисловии к «Картинам природы» (1808):
Со страхом передаю я публике ряд статей, коих содержание родилось в голове моей при виде великих картин природы на океане, в лесах, покрывающих берега Ориноко, в степях Венецуэлы, на пустынных горах Перуанских и Мексиканских. <…> каждая статья должна составить одно, в самом себе, замкнутое целое; во всех их равномерно должно высказываться одно и то же стремление. Такая изящная обработка предметов Естественной Истории представляет большие затруднения, несмотря на всю величественную силу и гибкость языка. Богатство природы заставляет схватывать вдруг много образов, а такое собрание нарушает спокойствие и общее впечатление картины. При действии
167
Гумбольдт А. Картины природы с научными объяснениями. 2-е изд. М., 1862. Ч. 1. С. VII–VIII.
В «Картинах природы» Гумбольдт ставил себе двойную цель: с одной стороны, «бросить общий взгляд на всю природу, доказать общее действие сил, ее оживляющих», а с другой – «возобновить наслаждение, получаемое чувствительным человеком при непосредственном воззрении на тропические страны» [168] . Сочетание научно-эстетических целей соответствовало представлению ученого о том, что наслаждение, получаемое при созерцании красоты природы, еще увеличивается, когда к нему добавляется «рассматривание внутреннего отношения сил природы» [169] . Танг считает, что описания разных ландшафтов в «Картинах природы» были построены как пейзажи настроения, и раскрывает использованные для научного дискурса техники, взятые Гумбольдтом из области пейзажной живописи. Работая над основными структурными чертами, сообщающими вегетации одного или другого региона индивидуальный облик, Гумбольдт оговаривал разнообразие или однообразие растений, их контрасты и сочетания, относительные величины растительных масс и т. п. К тому же он описывал профили гор, цвет неба, формы облаков, яркость света, прозрачность воздуха, животных. Танг считает, что целью Гумбольдта была настолько верная репрезентация индивидуальности пейзажа, как если бы это был портрет, по которому опознается личность [170] . Поэтому исследователь предполагает двойной подход к пейзажу Гумбольдта – с точки зрения эстетики и науки одновременно. Сказанное может объяснить, почему Гоголь, создавая свой концептуальный пейзаж в «Тарасе Бульбе», обратился к описанию степей в «Картинах природы» Гумбольдта, о чем речь пойдет в следующих главах книги.
168
Гумбольдт А. Картины природы с научными объяснениями. С. VII.
169
Там же. С. VIII.
170
Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 86.
Свойственное Гумбольдту на протяжении всей жизни убеждение в том, что анализу видимых форм природы географ должен учиться у живописца и что живопись является важным источником науки о земле, нашло полное выражение в его «Космосе» (1845–1862). В этом итоговом произведении ученый посвятил пейзажу большую отдельную главу «Средства, побуждающие к изучению природы», в которой был дан исторический анализ двух наиболее важных для него областей искусства – поэзии и живописи – в их отношении к географии [171] . Рассмотрение поэтического пейзажа Гумбольдт начинает с исследования отражений чувства природы у разных народов и в разные эпохи от Гомера и античных авторов до Г. Форстера – своего учителя, участника второй экспедиции капитана Дж. Кука, которую Форстер описал в «Путешествии вокруг света» (1777). Интересно отметить, что, превознося Форстера как писателя-путешественника, «одаренного эстетическим чувством», «свежо сохраняющего в себе впечатления природы», он противопоставляет его Ж. Делилю – как поэту, не обладавшему чувством природы. Умозрительная поэзия Делиля, при всем «утонченном искусстве языка», по словам Гумбольдта, не может считаться «поэтическим воспроизведением природы», «чужда вдохновению» и «лишена поэтической почвы» [172] . «Поэтическое» в словаре Гумбольдта предполагало живое чувство природы, достигаемое только в непосредственном контакте с ней, что приближало поэзию к географии, а географию делало поэзией.
171
См.: Гумбольдт А. Космос: Опыт физического мироописания. M., 1851. Ч. 2. С. 1–78.
172
Там же. С. 59–60.
Отношение Гумбольдта к пейзажу в живописи было таким же, как и к пейзажу литературному. Рассматривая в «Космосе» развитие жанра с Античности до начала XIX в., он указал на величайших его представителей в XVII в. и проницательно определил переломные моменты в его истории, которые были вызваны географическими открытиями заморских стран. Согласно со своими научными интересами, в XIX в. он отметил не выдающиеся труды оригинальных художников (такими, например, были К. Д. Фридрих и О. Ф. Рунге), но панорамы, изображающие экзотические ландшафты таким совершенным способом, что их обозрение могло заменить реальные путешествия [173] .
173
Там же. С. 62–78. Интересно отметить в этой связи полемику о портретности пейзажа у русских романтиков в первой трети XIX в., см.: Турчин В. С. Эпоха романтизма в России. М., 1981. С. 455–456.
По мнению Танга, верность Гумбольдта художественному пейзажу сыграла решающую роль в его научных прорывах и открытиях, которые он совершил в области географии. Ведомый эстетическим понятием пейзажа, он смог посмотреть на природу как состоящую из отдельных, внутренне цельных и автономных, индивидуальных пространственных единиц, которые как таковые нужно подвергать научному исследованию. Этим он не только изменил метод географического анализа, но и определил для географии новую область исследования, существующую по сей день [174] .
174
Цит. по: Tang Ch. The Geographic Imagination of Modernity. P. 83–84.