Голому рубашка. Истории о кино и для кино

Эйрамджан Анатолий

— Ну, что скажешь, Гурам? Опять нарывается! — повернулся возбужденно Володя к Гураму.

— Да пусть базарит, — примирительно сказал Гурам. — Как будто ты его один день знаешь.

Я понял, что Гурам, по-видимому, у них за старшего и потому спросил его:

— Ты из Тбилиси? Я в детстве жил там.

— Где? — спросил Гурам.

— В Тбилиси. На Энгельса шесть, — сказал я.

— А, знаю я этот дом, у майдана, — сказал Гурам.

— Да, — сказал я. — Мне тогда было шесть лет. Но все помню. Рядом бани были турецкие…

— Все верно говоришь, — сказал Гурам. — Но я вообще-то, из Батуми.

— А Володя откуда? — спросил

я и бросил взгляд на Володю, точнее на его тесак. Тесак уже исчез.

— Я — москвич, — сказал Володя. — Я марьинорощинский.

Мы уже ехали по Сущевскому валу, и вдруг Володя чуть ли не подпрыгнул:

— А когда здесь кинотеатр построили? Ведь не было его!

Это был кинотеатр «Прага» на Нижней Масловке. Я лет восемь к тому времени уже жил в Москве и кинотеатр при мне уже существовал. Выходило, что Володя сидел где-то больше восьми лет, значит, срок был серьезный.

— Его давно построили, — сказал я. — Хороший кинотеатр.

Володя еще что-то сказал на тему кинотеатра, типа «Вот сидишь, а кругом жизнь меняется, и ты ничего об этом не знаешь». А я вдруг вспомнил знакомого по аспирантуре парня родом из Батуми.

— Гурам, а ты случайно Кахи Амашукели не знаешь из Батуми?

Я спросил просто так, чтобы уйти от разговора с Володей на тему тюрьмы, отвлечь их от возможных склок и постараться вести мирный, почти светский разговор на близкую большинству из нас тему Кавказа. И получил неожиданный ответ:

— Знаю я Кахи Амашукели! Рыжий и в веснушках был. Сейчас, наверное, лысый уже?

— Нет, не лысый, а волосы, правда, рыжие, — удивился я такому совпадению. — Кахи со мной учился в аспирантуре. Сейчас он кандидат технических наук.

— Так он всегда был отличник! — хмыкнул Гурам. — А я двоечник. Брат у него еще был младший.

— Нугзар? — спросил я.

— Да, Нугзар. Вот он нормальным пацаном был. Тогда. Сейчас не знаю, что с ним стало.

— Он во Франции живет. В полном порядке. Кахи ездил к нему в гости, фотографии мне показывал.

— У каждого своя судьба. Увидишь Кахи — передай привет от одноклассника Гурама. И Нугзару тоже пусть он передаст.

— Хорошо, — сказал я, почувствовав в этом случайном совпадении признак удачи. — Обязательно передам.

— Как у вас у кавказцев просто — сразу знакомых нашли, — сказал Володя. — А я к себе во двор зашел и никого из знакомых не увидел: кто спился, кто умер, кто сидит, кого убили… Ни одного человека, кто знал бы меня, а я его, не встретил! — сказал Володя, издав то ли всхлип, то ли кашель.

— У каждого своя судьба, — сказал Гурам. — А ты сам откуда? — спросил он меня.

— Я из Баку, — сказал я.

— Хороший у вас город был, и девушки были хорошие, — сказал Гурам. — Не то что в Тбилиси или Ереване. И вот Рубик тоже из Баку.

— А где ты жил в Баку, Рубик? — спросил я.

У нас у бакинцев такая привычка — обязательно спросить земляка, где он жил. Потому что, особенно раньше, когда еще не появились микрорайоны, почти всегда легко находились общие знакомые и незнакомый человек становился чуть ли не родственником. А в моем случае это был шанс довезти их до Теплого Стана без приключений.

— Я жил на Канитапинской, — сказал Рубик.

— На какой? — спросил я. Потому что Канитапинских в Баку было несколько — Первая, Вторая, Третья и т. д.

— На Первой, — сказал Рубик.

— И я на Первой, — опять удивился я совпадению. — Правда, потом наша улица стала называться Свердловской.

Переименовали ее.

— Когда переименовали? — удивился Рубик.

— Да уже лет двадцать назад, — сказал я и опять попытался увидеть Рубика в зеркале заднего вида: как-никак человек двадцать лет не был в родном городе, это срок почище, чем у Володи. — Наша улица стала Первая Свердловская. Но теперь, наверное, ее снова переименовали, — сказал я и увидел лицо Рубика.

Что-то вроде ветерка как бы на мгновение очистило черты его лица, на какую-то долю секунды мне показалось, что я увидел что-то знакомое, и тут же это видение исчезло. На меня смотрел типичный зэк — какими-то стеклянными глазами.

— А в каком доме ты жил? — спросил Рубик.

— Напротив школы для дебилов, — сказал я. — Знаешь такую школу?

— Школа номер 40, — сказал, усмехнувшись, Рубик. — Ты что, в Лягинском дворе жил?

Двор этот все называли Лягинским по имени известного на весь наш район вора Лягина, и все в том дворе были если не урки, то почти урки. Мы, пацаны, боялись связываться с пацанами с Лягинского двора.

— Нет, Лягинский двор был рядом с нашим, — сказал я.

— Ты что, жил в доме рядом с кожвендиспансером? — спросил Рубик.

— Нет, говорю же, я жил в доме прямо напротив 40-й школы, — сказал я.

— В этом доме жил я, — сказал мне Рубик.

— Сейчас еще узнают, что они братья! — сказал Володя. — Как в индийском кино. Проверьте родинки!

— Глохни! — остановил его Гурам.

— Как твоя фамилия? — спросил я Рубика.

— Лалазаров, — сказал Рубик.

И я понял, что жизнь подкидывает иногда такие сюрпризы, в которые ни за что не поверишь, если тебе кто-то об этом расскажет. И никакое индийское кино такое не придумает. Лалазаровы были нашими соседями по общему балкону — они жили через две квартиры от нас. Когда умер отец семейства Лалазаровых дядя Хачатур и на него надели его лучший новый костюм, жена Хачатура не удержалась и насыпала в гроб нафталин. Так вот, жена дяди Хачатура, тетя Арусяк, имела почетное звание «Мать-Героиня», и почти все дети ее сидели в тюрьме. Этот факт был гордостью нашего двора. Последними, не севшими в тюрьму и близкими мне по возрасту детьми Лалазаровой Арусяк были Рубен, его сестра Эля и самый младший брат Беник. Рубен был старше меня года на три и уже тогда, в военные и послевоенные годы, несколько раз сидел в колонии для несовершеннолетних, а потом, повзрослев, сел основательно и больше мы его не видели. Во дворе он с нами никогда не играл ни в футбол, ни в волейбол, ни в лапту, а если вдруг, когда не хватало игрока и его уговаривали поиграть, — играл очень плохо, был нескладным, неспортивным и вялым. У него была какая-то другая жизнь. Помню, раз мы с Павликом Пустоваловым шли из кино и встретили Рубена.

— Что смотрели? — спросил нас Рубен.

— «Багдадский вор», — сказали мы.

— Я тоже хочу посмотреть, — загорелся Рубен. — Пошли!

— Да мы ведь только что смотрели, — сказали мы.

— А еще раз неохота? — спросил Рубен. — Я плачу. Грош полно у меня!

Предложение было заманчивым. Тогда фильмы мы могли смотреть чуть ли не по 10 раз.

Мы пошли. По дороге Рубен сказал, что с утра ничего не ел и зашел в «наркомовский», как его называли, гастроном. Тогда, после реформы 1947 года там было всего полно — различного вида колбас, окороков, икры, рыбы. Всего было полно, а денег у наших родителей на такие деликатесы не было.